Игры для мужчин среднего возраста

Правда, она оказалась достаточной для того, чтобы на одном из изгибов серпантина создать великолепнейший вид на Байкал. Даже выемку сделали специальную, чтоб люди могли остановиться и поглазеть на это чудо.

Все участники пробега высыпали из машин. Кроме Береславского, понятно, который лишь открыл окно и извернулся так, чтоб захватить своей камерой наиболее шикарный ракурс. Была бы «Нива» на метр шире — ракурс был бы еще шикарнее. Но и в таком варианте кадр обещал быть отменным.

(Идеи же вылезти из машины и на метр отойти после обильного завтрака даже не возникло.)

Потом попрощались с горами. Потом — с Байкалом.

Пошел чудесный восточносибирский пейзаж: леса сменялись огромными открытыми пространствами, перечеркнутыми глубокими руслами рек.

Ефима еще поразили мосты: речка-то — слова доброго не стоит. Курица вброд перейдет. А мосты здоровенные, с мощными металлическими фермами.

Зачем — поняли только в Хабаровске, через несколько дней, когда ждали свои «Нивы», медленно ползущие на железнодорожных платформах-«сетках».

По телевизору показывали природные катаклизмы, происходившие как раз на этих, только что ими пройденных, участках. Мгновенно вспухшие от пролившихся ливней речонки и речушки смывали на своем пути не только казавшиеся вечными мосты, но, подмывая берега, обрушивали в поток целые деревни. А насытив воду прибрежной глиной, устраивали настоящий селевой поток.

Вот такие малюсенькие — «куриные» — речки…

Но не только мощью славились вышеуказанные мосты. Пробежники вскоре обнаружили еще одно неоценимое их качество.

Оказывается, многие из них были построены с «трамплином». Предмостное дорожное покрытие было выше, чем на мосту. Иногда трамплинчик был устроен наоборот — уже на съезде с моста.

Для чего это было задумано, неизвестно: Ефим по простоте душевной склонялся к мнению, что никто ничего и не задумывал — само вышло. Однако ситуация народу понравилась. Сильно разогнавшись, можно было добиться от длинных «Нив» нескольких секунд настоящего полета.

Зря все-таки ругают советские машины: и разгонялись «Нивы» намного быстрее указанных в технических характеристиках значений, и летали аки птицы — разве что не парили в воздухе.

Удовольствие настолько понравилось, что на одном наиболее «трамплинном» мосту решили посоревноваться — кто прыгнет выше и дальше.

Для корректности измерений посадили надежного человека, точнее, положили прямо на асфальт — сбоку от предполагаемой точки отрыва. На случай спора человек был вооружен видеокамерой.

Вот здесь Береславскому было не лень. Он старался изо всех сил, но все равно занял последнее, пятое место. Потому что инстинктивно притормаживал, жалея машину: не мозгом, а сердцем и кишками Ефим помнил, как тяжко они ему раньше давались.

Победу же одержал — во всех смыслах, с большим отрывом — первый экипаж, являвший собой редкую смесь водительских умений и полной безбашенности.

Угомонившись и залив под завязку топливо на одной из заправок, — теперь уже гораздо реже встречающихся, — помчались дальше.

Интересно, что ни серпантин, ни «прыжки в высоту» не разбудили внепланового пассажира третьего экипажа. Он сладко спал, то приваливаясь к плечу Дока, то мощно упираясь в правую дверь — Ефим лично проверил, что замок закрыт надежно.

Самурай со Смагиной ехали в концевой машине, потому что они просто бы не влезли в свою: и Док был немаленьким, и Рыжий был здоровенным.

Да, как ни удивительно, но доктор социологических наук Птицын вовсе не подлетал в данный момент к столице нашей Родины, а болтался на неровностях трассы где-то посередине между Иркутском и Улан-Удэ.

Самолет улетел ранним утром без него. И даже поздним утром пробудить его удалось лишь на десять минут, за которые его успели свести вниз и усадить в машину № 3.

В принципе ничего страшного: Ефим уже договорился о билете для Рыжего из столицы Бурятии. Но совесть слегка терзала: в таком глубоком сне Птицына была и его, Береславского, вина.

Ефим вспомнил вчерашний «поэтический вечер». Зашли в абсолютно пустую кафешку — в их же гостинице — на пять минут, а задержались на полтора часа.

Начал, как обычно, Птицын. Сначала — любимый Мандельштам.

Нет, начали, как обычно, вместе: сначала любимый портвейн, только теперь не «Три семерки», как раньше, а дорогой, португальский, из специализированного магазина: нынче и в Сибири такое — не проблема.

Портвейн смаковали. Закусывали беседой. Сперва — об искусстве. Потом — о женщинах.

Потом темы смешались.

Но — опять не по порядку.

Об искусстве все-таки начали с Мандельштама. И начал, как уже было сказано, Птицын. Задрав кверху рыжую бороду и прикрыв выпуклые, обрамленные рыжими же ресничками, глазки — он даже очки свои круглые по такому поводу снял, — доктор социологических наук в кайф продекламировал: