Перечитал написанное – и ужаснулся. Не быть мне, наверное, литератором. Сплошное бла-бла-бла, как говорит Ефим Аркадьевич Береславский, когда хочет разом полить помоями чье-то пустословие и словоблудие.
В данном случае – мое. Потому что из всего вышенаписанного не то что кусочек души несравненной Татьяны Валериановны, но даже и мельчайшая часть ее внешнего облика и то не вырисовывается.
Поэтому замнем для ясности.
Я в зеркальце заднего обзора встретился взглядом с Береславским. Он цинично подмигнул мне, явственно указав на Смагину. Нет, этот человек вряд ли способен на большую и светлую любовь.
Хотя справедливости ради надо признать, что некоторые другие его способности вчера не оказались лишними. Я был просто восхищен его манипуляциями с пластитом.
Иногда мне кажется, что этот изнеженный и разбалованный горожанин не пропадет даже в нашей тайге.
Надо будет, кстати, его познакомить с Шаманом. Я не раз рассказывал тому о Береславском, и каждый раз дед слушал с большим вниманием. Да, это идея.
Но все равно, если он скажет про Татьяну Валериановну что-нибудь непотребное, я, несмотря на все свое искреннее уважение, отвечу ему невежливо.
Вчера Ефим уже мне выдал. Я сдуру начал изливать свои чувства, ну, про ее сверкающие глаза, алые губки, розовые щечки, белоснежные зубки. А он мне как раз – про бла-бла-бла. А еще посоветовал купить анатомический атлас, чтоб не сдерживать полет фантазий стандартным набором из десяти позиций. Если уж честно, то он сказал: эротических фантазий. А после упоминания позиций – подумал и заржал еще раз.
Да уж, политкорректным нашего славного Береславского точно не назовешь.
Я уже писал здесь, в дневнике, о его вопросе, как звучит на нанайском «широко раскрытые глаза».
А взять того же «самурая»? Это сейчас я привык, а сначала слово меня слегка задело. Это все равно как сказать черному – ниггер.
На что я и намекнул Береславскому. Он меня внимательно выслушал и вежливейшим образом уточнил – является ли обидной прямая связь между дефиницией и этнической особенностью?
Я сказал – да, является. Нехорошо называть узкоглазого – узкоглазым, желтого – желтым, а черного – черным.
Он удивился, заметив, что, на его взгляд, вроде бы как раз хорошо и логично. Но объявил себя сверхсупергиперполиткорректным и предложил в дальнейшем называть меня, чтоб мне не было обидно… ниггером! Типа – здесь-то связи нет точно!
Ну и что можно сказать о таком человеке?
Машину качнуло на повороте, и Татьяна Валериановна стала ко мне намного ближе. Я ощутил ее нежное тело и даже грудь. Господи, не надо мне об этом писать, а то больше ни о чем думать не смогу. Тем более она все время интересуется, что это я там строчу.
Нет, ей не надо знать, что я строчу.
Вот если когда-нибудь я добьюсь ее – покажу. А пока – нет.
Док сидит впереди и подкалывает Ефима. У них это постоянно.
Док не любит буржуев как класс. Ну, может, за исключением Береславского. Он объясняет тому, что страну разворовали, что раньше хоть и убого было, но бездомных не было. И беспризорников тоже.
Ефим, как всегда, сразу завелся. Ему не нравится убогая страна – прибежище убогих. Он говорит, что сильные люди и составляют сильную страну. И сильным опека не нужна. Его любимая поговорка: не делай людям добра – не плоди негодяев.
Хотя, конечно, это не позиция, а поза.
Я с удивлением узнал – и то Док вскрыл тему, – что мелкая в общем-то контора Береславского реально помогает больным людям, причем на постоянной основе. Ефим сначала мялся, но потом сам рассказал о двух таких детях.
Записываю почти дословно.