Игры Фортуны

На эти недоуменные вопросы юного шефа отдававший рапорт по полку седоусый штаб-офицер с мужественным лицом и усталыми глазами глубоко вздохнул и начал отвечать тоном, которым учитель снисходительно вычитывает урок худо выучившему его ученику. Во фронте де только первый эскадрон, ибо на компаменте, то есть в расположении полка, сейчас сей эскадрон один, остальные же с полковыми лошадьми разосланы «на траву» по дальним деревням, ибо лошади за зимнее винтер-квартерование сильно спали с тела и хворы, а то отпускается им еще как в «Уставе воинском» при Петре-батюшке прописано на полгода всего по четверти овса, что есть, ежели разно считать, от восьми до девяти пудов, да сена 15 пудов, а вторые полгода кормись из-под ног, а в кирасирском коне одного росту в холке до 2 аршин и 4 вершков, ему такой дачи мало, а и то воруют все сверху донизу, а на воров никакого укорота не сыщешь… Тут Антон-Ульрих, окончательно запутавшийся в пудах, вершках, четвертях, траве, овсе и сене, несколько жалобно полюбопытствовал, как можно исполнять служебный долг в столь тяжкой кондиции. Пожилой офицер потер пересекавший щеку старый шрам и ответил рассудительно:

– Ничего, ваше сто-сто-ство, Бог милостив. Управляемся на службе Отчеству Российскому и государыне-матке. Авось не хуже других!

– Авос, авос, – безнадежно повторил Антон-Ульрих, чем вызвал восхищение своего «учителя полковой жизни» и был немедля препровожден за накрытые столы, где в этот вечер бесчисленное количество раз поднимали здравницы за него и с ним офицеры полка (то есть которые налицо, ибо есть которые в отпуске, сиречь увольнении, или в командировании, а которые «на траву» с лошадьми посланы, а которые в кордегардию с караулом, а которые в гошпитале…). Офицеры Антону-Ульриху тоже понравились. Наполовину это были приятные молодые люди происхождением из местного рыцарства (произносить «stolbovoye dvorianstvo» поначалу не получалось), несколько неотесанные, несколько дерзкие, но смелые, честные и благонамеренные. Другие и вовсе оказались «свои» – честолюбивые юные немецкие дворяне, в основном из младших сыновей и небогатых родов, прибывшие в Россию в надежде трудами и лишениями сделать славную воинскую карьеру. Русские и немцы вполне уживались вместе, но холодок в отношениях все же чувствовался, и даже за пиршественными столами как бы сами собой сложились две отдельные компании… Были и те, кого в воинственные времена Петра Великого возвели в офицеры из батальных рядов за отважные подвиги. К последним принадлежал и седоусый «учитель»; подвыпив, молодежь (и русская, и немецкая) называла его почтительно: «diadya». Потом много пили и пели. Антон-Ульрих не понимал слов этих воинских песен, то залихватских, то мелодично-грустных, но звучание монолитного хора сильных мужских голосов было так трогательно, что из глаз катились слезы…

Он не совсем четко помнил, как уехал из своего полка. Солдаты кричали «виват», они уже любили своего нового юного шефа! Первым отчетливым чувством наутро стала мучительная головная боль. Осталось неловкое ощущение благодарности и… собственной ненужности. В полку превосходно справлялись со всеми тяготами и особенностями российской воинской службы и без него. «Авос, авос…».

Глава 2. Комедия дель арте.

Окончательное понимание того, чем обернулся для него короткий мираж счастья, пришло к Антону-Ульриху Брауншвегскому, когда он оказался на званом ужине в честь именин императрицы.

Государыня Анна Иоанновна в пышной робе и с таким обилием алмазных украшений в высокой прическе и на обширной груди, что рябило в глазах, усадила юного принца между двумя Елизаветами – его суженой Елизаветой Екатериной Христиной Мекленбургской, племянницей Анны Иоанновны, и Елизаветой Петровной, дочерью Петра Великого. Елизавета Екатерина Христина еще не приняла православия и плохо говорила по-русски, но все знали наверняка: эта совсем юная девушка имеет для своей коронованной тетки особое значение. Императрица уже приняла решение: дети маленькой мекленбурженки будут наследовать Российский престол!