Игры Фортуны

Если обернуться, сделать шаг назад, то увидишь тетку, как живую. Она тяжелая и кряжистая, словно древние каменные изваяния женщин канувших во тьму народов, которые, рассказывают, стоят в степях на южных рубежах ее бескрайней империи. И смотрит она на свою единственную племянницу сердито и недовольно. Рядом с нею — герцог Курляндский Бирон, роскошный и похожий на злого породистого жеребца, теткин фаворит. Он нагло усмехается. Тетка Анна в могиле, Бирон — в Сибири, но оба они — позади. Их призраки навсегда заплутались в мрачных дворцовых стенах. А кто впереди, кто ждет Аннушку в конце бальной залы, в конце ее пути? Рыжеволосая красавица Елизавета — вот она, стоит и торжествующе смеется красивыми полными губами, жемчугом оскаленных зубов! Это тоже призрак? Или дерзкая красавица, дочь северного титана Петра Великого, сама явилась в Зимний в неурочный час, чтобы поглумиться над своей неуклюжей соперницей на дороге к престолу российскому? Аннушке становится жутко, до оторопи, до дурноты. Между худыми лопатками под громоздкой парадной робой[8] скатываются холодные капли, как перед смертью. За спиной — грозные призраки, впереди — опасный враг. Бежать, позвать на помощь? Поздно, никто опять не придет на ее слабый зов. Придворные, слуги в страхе или в безразличии не двинутся с мест. Караульные гвардейцы не сойдут со своих постов, словно бездушные статуи. Никому нет дела до нее, нежеланной и случайной правительницы…  Но она еще правительница, титулованием великая государыня и великая княгиня империи, занимающей едва не половину карты обитаемых человеком земель! Она не сдастся без борьбы! Отчаянно вскинув увенчанную напудренной прической голову, Аннушка делает несколько судорожных шагов вперед — назад слишком страшно! — навстречу Елисавет, дщери Петровой. Голос предательски дрожит и рвется, но Аннушка изо всех сил будит в нем сталь, тщательно подбирая все еще непослушные после семнадцати лет в России русские слова:

— Сударыня, извольте отвечать, некое дело или безделье привело вас ко мне без надлежащего…  полагающегося…  должного…  Verdammt noch mal[9], как жестоко вы поплатитесь!..

Аннушка протягивает вперед слабую дрожащую руку…  и пальцы утыкаются в засиженное мухами зеркало. Это ее собственное отражение, которому багровый отсвет заката, пробившийся через вечно немытые дворцовые стекла, придал красноватый оттенок, играя с блестящей парчой. Даже солнце в России готово изменить ей! И за спиной никого: сквозняк колышет грузную портьеру — это и есть Анна и Бирон из ее кошмара! От облегчения и внезапного упадка сил у Аннушки стремительно темнеет перед глазами, пронзительно звенит в голове — и она как подкошенная падает перед зеркалом на истертый дворцовый паркет. Но в угасающем взгляде успевает сверкнуть ослепительная победная усмешка Елизаветы Петровны. «Так она все же была?» — отрешенно изумляется Аннушка, и мир гаснет.

… Какой отвратительный запах! Верно, в дворцовых закоулках опять издохла крыса, или нерадивый слуга опрокинул ночной сосуд. Но голове так приятно лежать — на упругом, мягком, теплом… .

— Анхен, Аннушка! Милый дружочек! Открой глазки!

Ах, это верная Юленька Менгден, единственная близкая душа в этом дворце, фрейлина и подруга-наперсница, уложив бедную Аннушку к себе на колени, настойчиво сует ей флакончик с омерзительными нюхательными солями.

— Фи!!! — фыркает юная правительница, оживая. — Юлиана, как ты позволила такой мерзости случиться у меня под носом?!

— Но Аннушка, душа моя, — Юлиана гладит ее по лицу мягкой сильной рукой, нежнее, чем положено подруге; так, наверное, подобает влюбленному кавалеру. — Тебе было дурно. Это ароматические соли…

— Я понимаю, что это! — правительница намеренно сердится, великодушная Юлиана единственная позволяет ей покрикивать на себя, не обижаясь, и на ней можно отрабатывать властные интонации. — Но я имела в виду эту подлую рыжую кошку Елисавет, которая предерзко проникла сюда…

— Но Анхен, позволь, — Юлиана Менгден умоляюще воздевает руки. — Я все время была подле, в соседней зале. Я не видела здесь ни души, кроме тебя, никакой Елисавет! Неужели ты думаешь, что я попустила бы твоей гнусной хулительнице проникнуть сюда со злым умыслом?

Тут в миндалевидных карих глазах Юлии вспыхнул бойцовский огонь, и со своими вздернутыми упрямыми скулами и веснушками на носу она стала похожа на задиристого подростка.

— Эта чудовищная женщина опять обидела тебя, дружочек? — звенящим от воинственности голоском вопросила они. — Скажи всю правду, и я заставлю ее ответить!

При виде этого порыва Аннушке стало тепло и немного грустно. «Мой единственный, мой самый верный страж», — подумала она с умилением, но вслух сказала ворчливо:

— Не обидела на сей раз, коли ты ее не видела. Помоги же мне встать на ноги, в этой проклятой робе мне не справиться самой, как сверженному наземь рыцарю!