Игры Фортуны

Наконец в году 1733 летоисчисления от Рождества Христова пришла пора отправляться в путь. Россия распахнула Брауншвегскому принцу свой скрипучий пограничный шлагбаум и открыла перед ним бесконечную череду скверных до умопомрачения дорог, умопомрачительных же своею сдержанной северной красотой просторов и…  огорчительных картин бедности. Здесь не было высоких узорчатых дворцов из восточной сказки — все больше попадались осевшие в землю бревенчатые крестьянские жилища с жалкими крышами из соломы, которые следовало именовать: «izba». Никто не носил соболиных шуб и золотых украшений, а основу одежды жителей составляли плетеная из лыка обувь и грубые домотканые материи — «lapti» и «sermyaga» соответственно. Скудное же питание обитателей России зиждилось на кислом черном хлебе, разваренных дробленых зернах, супе из сильно сквашенной капусты и пенном пивоподобном напитке из хлебных остатков. Однако и работающие в поте лица либо бездельничающие бородатые землепашцы («muzhiken»), и не лишенные красоты женщины, легко несшие на плече с помощью полукруглого рычага («koromyslo») два полных ведра, и гонявшие взапуски босоногие ребятишки смотрели из своей беспросветной бедности на удивление беспечно. На вопрос молодого знатного иностранца, услужливо переведенный одним из сопровождавших чинов, как они справляются с таким природным состоянием быта, следовал спокойный ответ: «Ничего! Бог милостив. Авось управимся». С обратным переводом чин замялся, и не сразу нашел немецкое соответствие: «Gott gut. Alles gut»[21].

Антон-Ульрих Брауншвейгский смотрел широко раскрытыми глазами, изумлялся и запоминал. Об условиях своей будущей службы он знал уже немало. Его ждало завидное и почетное назначение. Президент Военной коллегии Бурхард Кристоф[22] Миних (тоже свой, уроженец Ольденбурга) тремя годами ранее задумал смелую реформу кавалерии российской и уже переформировал три отменных драгунских полка в кирасирские по примеру тяжелой европейской кавалерии. Третьим из них в скором времени и предстояло шефствовать Антону-Ульриху. Русские охотно рассказывали, что это бывший Ярославский драгунский полк, полк славный, воевавший под знаменами северного титана царя Петрома против шведов. Эти рассказы наполняли простую душу Антона-Ульрих гордостью, но одновременно и тревогой. Как он, неопытный юнец, справится с таким ответственным назначением? «Ничего! Бог милостив. Авось управишься!», — отвечали русские, и немецкий принц повторял: «Авос, авос».

Перед въездом в Санкт-Питербурх Антон-Ульрих волновался и не спал всю ночь. Однако волнение было не тревожным, а радостным. И мечты были радостные, мальчишеские. Хотелось быть самым лучшим, самым смелым командиром российского кирасирского полка, которого уважают и ценят начальники и любят верные солдаты. А еще представлялась невеста…  Ну что мог он, не разу в жизни не познавший женщины и даже толком не влюблявшийся, знать о невесте? Она представлялась приятным дополнением к полку — Антон-Ульрих ожидал увидеть нежную юную особу, которая будет верно любить его только за то, что он есть, махать ему из окна батистовым платочком и провожать в походы.

Он столько всего передумал, когда покидал родной Брауншвейг, что перестал отличать мечты от реальности. Но реальность подступила к Антону-Ульриху вплотную, как только он очутился на новом месте. Российская столица была расположена выгодно с точки зрения морского форпоста империи, но худо для города с многотысячным населением и императорской резиденции. Сырой воздух был гниловат, болотистая почва нездорова. Наспех построенные при великом Петре сооружения быстро ветшали и неряшливо ремонтировались; даже дворцы поражали прискорбным сочетанием внешней роскоши с неустроенным бытом. Жители, даже придворные, страдали и болели, но на сочувственные изумления молодого гостя отвечали привычно: «Ничего! Бог милостив. Авось управимся».

Императрица оказалась не сказочной Семирамидой, а грузной женщиной с грубыми манерами и дурным запахом, крикливой и легко приходящей в ярость. Всемогущий фаворит герцог Бирон, несмотря на сходство фамилии с древним французским родом, был типичным баловнем Фортуны, упивавшимся высоким положением, высокомерным и презрительным со всеми.

Чувство разочарования вызвало и знакомство с полком, который, правда, в качестве слабого утешения именовали теперь Бевернским, по одному из наследственных маестатов Антона-Ульриха. «Не езжайте нынче, — советовали Антону-Ульриху приставленные к нему императрицей придворные и военные лица. — Полк на лагерях, не являет должного вида. Дождитесь плац-парада, вот тогда вступите в шефство честь по чести…». Но он все же поехал, несколько часов трясясь верхами по бескрайним полям, лесам и пустошам в окрестностях русской столицы. Антон-Ульрих желал видеть свой полк таким, каким он есть.