Игры марионеток

Я попыталась заговорить на эту тему. В конце концов, он сам учил меня, что опасность лучше встречать во всеоружии, полностью отдавая отчет в том, что может случиться с тобой в самом худшем случае.

Вышло плохо.

Хуже не было никогда.

Он кричал на меня и топал ногами.

Впрочем, он часто кричит теперь.

Но иногда, все же берет мои руки — в свои, и ласкает тонкими прохладными пальцами.

За это я прощаю ему все остальное.»

«7 октября 1993.

Все кончилось. Все позади.

Мы победили, но радости нет.

И ничего нет.

Пусто в душе.

В душе моей гуляют холодные сквозняки, как в пустой, разоренной квартире, которую хозяева покидали в страшной спешке, оставив двери нараспашку.

Если бы это словосочетание — страшное, в своей потрясающей точности — не придумал Бунин, я бы написала сейчас, окаянные были дни.

Впрочем, я и так это написала.

Другое дело, что не стоит, наверное, слишком часто произносить их публично. Но ведь все время тащат куда-то выступать, а слов больше нет, и главное — сил нет.

Что говорить?

Ночью, едва вырвавшись из «Останкино» — там был такой ад! И понес же меня черт, в прямой эфир, за полчаса до штурма! — помчалась на Яму (, там, ораторствуя, едва не сорвала голос, а душа рвалась за Стенку (.

Г. должен был быть там, а я должна была быть рядом с ним.

Но там его не было.

Металась, обезумев по темным, пустым коридорам.

Жутко ночью в Кремле.

Почему-то поняла это только тогда — раньше не замечала.

В. приехал деловитый, подтянутый: «Государственный переворот? И кто кого переворачивает?» Откуда только брал силы шутить?

Спасибо ему, загрузил работой так, что ни на какие треволнения сил просто не осталось.

Г. появился утром.

Бледный.

Лицо неживое.

Пергаментное, желтое, страшное.

— Где ты был?

(Каюсь, забыла про приличия, но он даже не заметил)

Молился.

В. не сдержался:

— Ну вот, вашими молитвами….

Танки уже стояли на мосту….»

«11 ноября 1993

Утром села писать заявление об отставке.

Впрочем, что это я?

Отставка — удел великих, я просто клерк, правда, кремлевский, но сути это не меняет.

Оказалось, что заявление — не такая простая бумажка, как, на первый взгляд, кажется.

Что писать?

Из-за чего собственного увольняюсь?

По собственному желанию? — Нет у меня такого желания!

Нет, и все тут!

Судите!

Казните!

Тогда — что же?

По причине отставки любимого человека?

А где он, любимый человек?

Скрылся за железобетонной спиной своей постылой В. П.? Она, тупая, деревенская клуша, теперь рада.

Чему радуется, дура?

Он же умирает сейчас. Тихо, осознанно умирает, я — то знаю.

Однажды я спросила у его лучшего друга.