Игры небожителей

— Об этом я хотела с ним поговорить.

— Простите, я не понял. Какое это имеет отношение к вам?

— Не ко мне. К моему пропавшему без вести сыну, — она все еще рассматривала свои руки.

— Но при чем тут? При чем тут ваш сын, Анна Ивановна? — Громов разозлился.

Ему было жаль потраченного на бывшую училку времени. Ему не о чем было доложить руководству. У него не было на руках ни единой улики. А он метался по городу уже не первый день и опросил уже уйму народу. Эксперты разводили руками. Родственники и бывшая жена погибшего ничего не могли сообщить. Он даже алиби у них проверить не мог, потому что время смерти было названо экспертами весьма приблизительное.

И тут еще эта пожилая тетка вздумала мозг ему пудрить!

— Насколько мне было известно из допросов, из предыдущих допросов, — тут же уточнила Анна Ивановна, — Сугробов и Ильин ни разу не гуляли в лесу. Ни разу до того злополучного дня, когда пропал мой сын. Они об этом заявили под протокол в присутствии своих адвокатов и родителей.

— Это я знаю, — нетерпеливо перебил ее Громов. — И что?

— Тот день, с их слов, был первым и последним.

— Так, да.

— И по их утверждениям, пошли они туда гулять вдвоем.

— И об этом мне известно, — тяжело вздохнул Громов и бросил сочувствующий взгляд в сторону Князева.

— Фраза: когда мы все вместе, подразумевает участие трех и более лиц, — проговорила Скоморохова и уставилась на Виталия. — Разве нет, товарищ старший лейтенант?

Он опешил, минуту молчал, размышляя. А потом согласно кивнул.

— Да. Думаю, да. Ведь если бы они были вдвоем, он бы так и сказал. Мы с тобой. — Виталий принялся терзать подбородок пальцами. — А он сказал, когда мы все вместе. Думаю, тут есть, над чем задуматься.

Громов глухо застонал и, не простившись, вышел из палаты. Дверь он закрыл достаточно громко. До неприличия громко.

— И пусть себе идет, товарищ старший лейтенант, — глаза Скомороховой довольно блеснули. — А нам с вами есть, о чем поговорить. Правильнее, у меня есть для вас очень, очень важная информация!

Глава 9

Настя сделала три последних подхода по десять. Отжалась тридцать первый — нечетный — раз из суеверных соображений. Поднялась со спортивного коврика. Выдохнула, сгибаясь пополам. Выпрямилась, глубоко вдохнула. Поймала свое отражение в огромном зеркале спортивного зала и в который раз за вечер подумала: а зачем ей это все? Саши больше нет в живых. Преследовать ее некому. Давать отпор тоже некому. После того, как он пропал с ее лестничной клетки, из ее двора и ее жизни, никто больше не сделал ни единой попытки причинить ей боль. Никто не посмел посягнуть на ее территорию. Не испортил ей настроения. Не довел до слез.

Надобность в спортивных истязаниях собственного тела отпала сама собой, но она продолжала сюда приходить.

Зачем?

Она ненавидела физические нагрузки, от которых потом болело все тело. С великим удовольствием предпочла бы им сидение за книгой или компьютером. С большей радостью занялась бы переводом какого-нибудь сложного текста. Лучше технического, а не художественного. Чтобы не отвлекаться на романтизм, сочившийся из каждой буквы.

Но по странной прихоти продолжала ходить в спортзал по заведенной полгода назад привычке.

Именно тогда она подралась с Сашкой, да? Да, тогда. Бросилась на него, не рассчитав силы, пытаясь выдернуть у него из рук его телефон. Он, мерзко хихикая, принялся демонстрировать ей фотографии их близости, которые сделал тайком. И принялся угрожать, что выложит их в Интернет, если она не будет сговорчивой.

Она даже не услышала его условий, бросилась на него с кулаками. И откуда только силы взялись, молотила по всему, что попадалось под руку? Разбила ему нос и губу. И трижды стукнула его головой о стену коридора.

— Убью, сволочь! — визжала она что есть мочи. — Убью!

Сашка почти не сопротивлялся. Он был жестко пьян. Но телефон из рук он так и не выпустил. Отобрать его у нее не вышло. Зато удалось вытолкать Сашку из квартиры. И трясло потом ее весь вечер и всю ночь. От ненависти, от собственной слабости, от невозможности изменить ситуацию.

Она ее и не изменила. Стало только хуже.

Через несколько дней ее бывший муж явился к ней со справкой о побоях, которые снял в больнице. И его угрозы окрепли и приняли более существенный характер. Он запросился обратно.

— С Веркой жизни никакой нет. Ворчит. Жрать не дает, — жаловался он тем вечером.

— А ты полагаешь, что я стану тебя кормить?

Настю снова колотило. Но броситься на Сашку, сидевшего перед ней за кухонным столом в синяках, смелости не хватило. Справку о побоях он демонстрировал ей трижды, пока ел ее еду.

— Дура ты, Настя, — подвел он черту под своими словами, спрятал справку в самый глубокий карман кожаной куртки, которую даже не снял за столом. — Если хотела от меня избавиться, то избавилась бы тихо.

— То есть? — Она не поняла и обернулась на него от раковины, где мыла посуду после ужина.

— Кто же бьет жертву в собственной квартире и орет на весь этаж, что убьет?

— Кто?