Игры политиков

Клинтон склонил голову набок. Такой ответ явно оказался для него неожиданным. Я напомнил ему, что, победив на выборах 1981 года, социалист Миттеран национализировал целые секторы французской экономики, что повергло страну в экономический коллапс, ибо консервативные правительства Соединенных Штатов и Англии перехватили у Франции большинство серьезных инвестиций — вкладывать в новое социалистическое государство никто не хотел. Потерпев поражение на парламентских выборах 1985 года, Миттеран столкнулся с ситуацией, возникшей впервые после образования голлистской Пятой республики (1958), — президент-социалист и правая палата депутатов. Премьер-министром он мог бы назначить какого-нибудь умеренного консерватора вроде Валери Жискар д'Эстена, продолжал я. Однако же Миттеран обратился к крайне правому — лидеру голлистов Жаку Шираку. Острые на язычок французы прозвали этот союз «сожительством».

Ширак, чего и следовало ожидать, приватизировал все, что национализировал Миттеран, развернув таким образом на 180 градусов политику, принесшую четыре года назад победу социалистам. Миттеран и не подумал сопротивляться; он одобрил новое законодательство, позволив консерваторам снять с себя скальп.

А когда два года спустя Ширак бросил Миттерану вызов на президентских выборах, говорил я, выяснилось, что у него нет программы. Все, чего он хотел бы добиться, у французов уже было. Какой смысл голосовать за него? В результате он проиграл. Переизбрали Миттерана.

— Возьмите республиканскую программу, — убеждал я президента. — Сократите дефицит, понизьте уровень преступности, реформируйте систему пособий, словом, решите их проблемы. И к 1996 году они останутся с пустыми руками.

В памятной записке, составленной мной для Клинтона в марте 1995 года, я окрестил эту стратегию триангуляцией.

Но остается вопрос: каким образом Миттерану удалось удержать в узде членов собственной партии? Поменяв местами все, за что стояли и он, и они — в конце концов это ведь социалистическая партия, — Миттеран все же сохранил положение лидера. Как?

В каком-то смысле преподанный им урок даже более поучителен, нежели уроки Буша и Клинтона. Осуществляя политику триангуляции, Миттеран менял не только позиции, но и роли. Из лидера партии он превратился в президента страны. Он двигался от частного к общему и завоевывал авторитет, поступаясь властью.

Миттеран 1981 года — убежденный социалист. Исполненный решимости кардинально реформировать французскую экономику, он энергично заменял частную форму собственности на общественную, утверждая, что если правительство не возьмет под свой контроль ключевые области индустрии, Франция станет марионеткой в руках транснациональных корпораций. «Национализация — это тот инструмент, с которым мы войдем в следующее столетие, — заявил он на первой же после выборов пресс-конференции, самой продолжительной во всей французской истории. — В противном случае вместо национализации произойдет интернационализация. Я отвергаю принцип международного разделения труда и продуктов производства, разработанный неизвестно где и подчиненный интересам других держав и народов. Национализация — вот орудие защиты французской промышленности». Национализация экономики, продолжал Миттеран, позволит нации «проводить собственно социальные, экономические и фискальные реформы».

Завоевав симпатии большинства обычно расколотой на группы и фракции французской публики, готовой поддержать национализацию главных отраслей промышленности, Миттеран решил ускорить процесс огосударствления французской экономики. Опьяненный идеей централизации, он отверг советы умеренных, которые рекомендовали ему взять под государственный контроль лишь 51 процент ключевых компаний. Ему нужны были все сто, и переходили они в собственность государства с головокружительной быстротой.

Велик был при этом и их диапазон: оборонные предприятия, включая заводы — производители истребителей и бомбардировщиков типа «Мираж», электронные, фармацевтические компании, банки — все это внезапно оказалось под контролем правительства. Социализм все сметал на своем пути, и напуганным капиталистам Париж, должно быть, казался Петроградом 1917 года.

Непосредственные результаты национализации оказались катастрофическими. Французские инвесторы отреагировали мгновенно: объем вложений лишь в 1981 году упал на 12 процентов. Деньги стремительно бежали из Франции, направляясь в куда более благоприятную для капитала атмосферу рейгановских Соединенных Штатов и тэтчеровской Великобритании.

Тем временем национализация становилась все более дорогим и порождающим инфляцию предприятием.

На перевод компаний в государственное владение французское правительство потратило около 50 миллиардов франков (10 миллиардов долларов): половину на промышленность, половину — на банки и иные финансовые учреждения.

Новые общественные предприятия получили мощные государственные субсидии, что стоило Франции еще 140 миллиардов франков (28 миллиардов долларов).