Немцы, решившие, что это Вильсон обвел их вокруг пальца, были возмущены. Поманив 14 пунктами, их вынудили подписать капитуляцию, когда немецкие войска все еще стояли во Франции и, напротив, войска союзников даже не пересекли еще германскую границу, и что в результате? Версальский договор. В ответ на требование принять его условия немецкий делегат граф Брокдорф-Рантцау энергично возразил: «Здесь, на этой конференции, мы стоим лицом к лицу с нашим врагом в одиночку; у нас нет союзников, но поддержка у нас есть. Вы сами ее нам предоставили. Я имею в виду право, гарантированное договором, самим принципом мира… Принципы, сформулированные президентом Вильсоном, равно обязательны для обеих сторон, участвовавших в войне, — и для вас, и для нас».
Немцы были не одиноки в своих чувствах. Версальский договор — порождение старого мирового порядка в его худших, самых хищнических чертах. Предоставив всему миру смиренно ожидать своего решения, трое господ — Клемансо, Вильсон и премьер-министр Великобритании Дэвид Ллойд Джордж — в уединении колдовали над картой мира и решали судьбы миллионов людей.
Несмотря на 14 пунктов, в договоре ничего не говорилось о свободе мореходства, а колонии и территории были завернуты, как конфеты в фантик, и переданы победителям. Японцам не были гарантированы равные права, на что они рассчитывали; взамен они получили экономические и политические привилегии в северном Китае. В результате получилось, что Китай — одна из стран-победительниц — стала жертвой грубого насилия; неудивительно, что под договором нет его подписи.
Единственный плод идеализма, который Вильсону удалось сохранить в неприкосновенности, была Лига Наций — договор предусматривал ее создание. Лига виделась как ассамблея всех стран планеты, приверженных идее сохранения мира на земле. Прообраз Организации Объединенных Наций, Лига должна была иметь полномочия и возможности призывать своих членов к экономическим и иным санкциям против агрессоров. Вильсон видел в Лиге зачаточную форму мирового правительства, обеспечивающего действие международного права во всем мире.
Но организация была изначально обречена на малокровие ввиду того циничного отношения, которое встретил договор во всем мире. Попросту говоря, наблюдатели всех мастей — и прежде всего американцы — чувствовали, что державы-победительницы ими манипулируют, а то и мошенничают. Шаг за шагом нации, приверженные старым порядкам, возвращались к своим привычным играм, основанным на принципе баланса сил; таким образом, они положили конец войне, которая велась за торжество идеалов, договором, основанным на «идеалах» жадности и мести.
И действительно, Лига, рожденная ущербным договором, никому не принесла удовлетворения. Либералы и интернационалисты считали, что предусмотренные ее уставом механизмы обеспечения мира слишком неэффективны; консерваторы и изоляционисты заявляли, что Лига покушается на суверенитет наций.
Нью-йоркская «Трибюн», газета явно интернационалистского толка, считая договор безнадежно слабым, сетовала на то, что он не предусматривает «никаких механизмов сохранения мира. За каждой страной остается право самостоятельного действия. Вооружения ничем не ограничены, не существует международной полиции, подконтрольной Лиге… Перед нами нечто вроде Entente Cordiale (сердечного согласия), которое заключили некогда Великобритания и Франция, согласившись не действовать совместно, но консультироваться по поводу действий в случае возникновения угрозы».
А другим, напротив, казалось, что Лига заходит слишком далеко. Сенатор-демократ от штата Юта Уильям Кинг выражал обеспокоенность тем, что членство в этой организации может означать отказ от «наших суверенных прав», поскольку принимать или не принимать США участие в международных операциях решает теперь не конгресс, а Лига. Сенатору-республиканцу от штата Айдахо Уильяму Боре не нравилось то, что договор означает «ревизию доктрины Монро», ибо не США, но Лиге Наций предоставляется право и вменяется в обязанность защищать западное полушарие от военного вторжения. Ну а нью-йоркская «Сан» считала, что по договору, учреждающему Лигу, США отказываются от такого количества своих национальных прерогатив, что для подписания его требуется специальная конституционная поправка.
Сенатор Генри Кэбот Лодж, республиканец из Массачусетса, возглавлявший комитет по иностранным делам, под чью юрисдикцию подпадал договор, нападал на него с особенной яростью, находя, что он ставит европейские интересы выше американских. «Нам предлагают, — говорил Лодж, обращаясь к Вильсону, — отступиться от заповедей Джорджа Вашингтона (который в своем прощальном послании нации предостерегал против вмешательства Америки в европейские дела. — ДМ) и тащат в противоположную сторону, где маячит зловещая фигура Троцкого», вождя недавно разразившейся в России коммунистической революции.