«Игры престолов» средневековой Руси и Западной Европы

«Слово…» Илариона является не только памятником религиозной и политической мысли, но и панегириком христианским правителям Руси – Ярославу и его отцу Владимиру. Диапазон его датировки локализуется между 1022 и 1051 гг., когда синод епископов избрал придворного проповедника киевским митрополитом. В последнее время популярна гипотеза А. Н. Ужанкова, согласно которой «Слово…» было произнесено Иларионом 25 марта 1038 г., в Великую субботу, совпавшую с праздником Благовещения (т. н. кириопасха)[296]. Существуют и альтернативные датировки, привязанные к кончине упоминаемой в «Слове…» супруги Ярослава Ирины (Ингигерд), умершей, согласно Ипатьевской летописи, 10 февраля 6558 (1050/51) г.[297] С этой точки зрения актуальными являются датировки 26 апреля 1049 г. (Н. Н. Розов) и 15 июля 1050 г. (А. В. Поппэ)[298]. По мнению Л. Мюллера, выделявшего в «Слове о Законе и Благодати» несколько самостоятельных частей, одной из которых является «Похвала Владимиру», она могла быть произнесена 15 июля 1049 или 15 июля 1050 гг. – в 35-ю годовщину кончины князя[299]. А. В. Назаренко предложил датировать «Похвалу Владимиру» в диапазоне 1043–1046 гг., связав ее появление с освящением Софийского собора в Киеве.

Таким образом, подвижную датировку «Слова…» вряд ли можно соотносить с конкретным историческим моментом, хотя перезахоронение останков Бориса и Глеба, описанное в агиографических памятниках, могло произойти уже после произнесения «программной речи» Илариона, в которой он пропагандировал идею богоизбранности Русской земли и призывал к канонизации ее крестителя Владимира Святославича. Высказывалось предположение, что перезахоронение князей-мучеников при Ярославе, о котором повествует «Сказание о чудесах», произошло в 1051 г. – после того, как Иларион произнес похвалу Владимиру и княжескому роду, но до того, как он был избран преемником митрополита Иоанна I, который, по предположению Н. И. Милютенко и А. В. Назаренко, занял киевскую кафедру в 40-х гг. XI в.[300] Возможно, наречение одного из внуков киевского князя именем Святополка было связано с тем, что в то время он рассматривался только как политический соперник Ярослава в борьбе за киевский стол, в чем, собственно, ничего криминального не было, поскольку еще одного сына Изяслав назвал в честь другого соперника своего отца Мстиславом. Не последнюю роль в выборе имени для княжича могло сыграть то обстоятельство, что отец Святополка II Изяслав, как и Святополк I, был князем в Турове и мог пытаться закрепить за своим потомством права на эту волость, подчеркивая преемственность путем обращения к антропонимической традиции.

Конечно, Святополк Изяславич не был «живым подобием» своего «окаянного» тезки, однако, как позволяют судить летописные свидетельства, в характере этого князя также было немало негативных черт[301]. Но сын Изяслава Ярославича был отнюдь не единственным представителем княжеской династии, который носил это имя (вопреки утверждениям о том, что это имя якобы вышло из княжеского именослова после 1072)[302]. Например, один из внуков Владимира Мономаха, родившийся на рубеже XI–XII вв., уже после церковного прославления Бориса и Глеба, также был назван Святополком. Это же имя в XII в. носил правнук Святополка Изяславича – Святополк Юрьевич. Как отмечает В. Я. Петрухин, тезоименитство отнюдь не обязывало блюсти традицию: так, полный тезка святого Глеба, рязанский князь Глеб Владимирович, ставший одним из инициаторов убийства своих братьев, заслужил в летописи имя «Каина» и «окаянного»[303].