Игры с хищником

Он повиновался, и в тот миг даже не ощутил чувства стыда или неловкости, возможно, потому, что в ее голосе слышалась материнская требовательность, а возможно, от высокой температуры уже начинался бред. Он осознавал, где находится, однако реальность виделась как сквозь заплаканное от дождя, отпотевшее стекло; и напротив, то, что хранилось в памяти, вставало сейчас ярко, объемно и осязаемо. Он видел, как Рита протирает его тело мокрым полотенцем, ощущал резкий запах уксуса, и при этом казалось, что они опять на берегу мельничного омута, а над ними лунная ночь и больше никого нет во всем мире. Из настоящего он слышал ее голос, вернее, одно только произносимое слово:

– Перевернись...

И снова погружался, теперь весь, с головой, во что-то горячее, желанное и трепещущее, как ее язык в глазу. Сыч переворачивался то на спину, то на живот, слушал ее руки и сквозь вездесущий кисло-терпкий дух уксуса отчетливо ощущал запах ее дыхания. В тот миг было все равно, что девица Галя стоит, бессовестно смотрит на него и чем-то восхищается.

– Братик у тебя, Ритка!.. Где мои семнадцать лет!

Потом пришла вторая, с молоком, тоже встала, вытаращилась, и кастрюлька в ее руках продолжает кипеть, источая пар.

Он еще помнил, как, обжигаясь, пил это огненное молоко с золотыми кружочками масла, помнил, как с работы вернулись еще три девушки – соседки Риты по комнате; кажется, еще осталось в памяти, как все они вместе зачем-то подняли его на руки, и Сыч обвис, совершенно обескураженный и беспомощный. Оказалось, Рита в это время перестилала постель, бросая на пол мокрые от пота простыни.

И уже потом окошко, сквозь которое он видел реальность, окончательно забило сильным косым дождем...

Наверное, от вкуса молока, оставшегося на губах, ему начало сниться, будто он еще младенец и сосет материнскую грудь, держась за нее обеими руками. Однако сон этот был кратким и в один миг превратился в бред: он лежал на узкой койке, притиснутый к стене, а рядом была не мать, а Рита. Она лежала, подперев голову рукой, смотрела сверху вниз и, как-то загадочно улыбаясь, давала ему грудь. Лицо ее светилось в полумраке, где-то в небе над ними стояла высокая и яркая луна, которая отражалась в тихой ночной воде омута. Самым невероятным было то, что он, осознавая себя взрослым, с каким-то неотвратимым детским удовольствием, не испытывая стыда, брал в рот твердый сосок и ощущал, как из него источается нечто горячее-страстное и сразу же впитывается в кровь. И опять хотелось, чтобы это продолжалось вечно, но помешал чей-то гулкий в пустом лунном пространстве голос:

– Эй, вы что там делаете?

Рита отняла грудь, положила голову на подушку и замерла, задышала ровно, будто спит, но тогда он сам нащупал грудь и дотянулся до соска.

– Пусть все уснут, – почему-то прошептала она.

Сыч точно знал, что на берегу, да и во всем мире, никого, кроме них, нет, поэтому чуть привстал, еще плотнее притиснулся к стене и положил Риту на спину.

– Тебе нельзя, – безнадежно вымолвила она. – Ты больной, с жаром...

– Я уже выздоровел...

Наверное, он заговорил громко, потому что она зажала его рот горячей ладошкой, но в следующий миг отняла ее, обхватила голову руками и притянула к своему лицу.

– Кровать же скрипит...

Он не понимал, о чем она говорит, ибо видел лунный свет, ощущал колкую осеннюю траву, напряженное, трепещущее тело под руками и уже больше ничего не хотел понимать. И Рита вдруг шепнула со вздохом:

– И пусть слушают...

Кажется, он что-то говорил, но не запомнилось ни одного слова, а она целовала его и перед кем-то оправдывалась:

– Он бредит... Это бред...

Реальность вернулась внезапно, вместе с чувством пресыщения и холодного, знобящего стыда. Рита все еще целовала его лицо, но губы и язык стали холодными и из дыхания ее исчез тот манящий запах. Он обнаружил, что находится в узкой, длинной комнате общежития, и в окно светит не луна, а уличный фонарь, так что все видно, особенно девицу на соседней кровати, которая ворочалась, стонала, зачем-то гладила свой голый живот и смотрела на Сыча бешеными глазами. Он сделал вид, что спит, и уснул бы, но насмешливый голос откуда-то от окна сказал:

– Я сразу поняла, какой он тебе брат!

Рита перевернулась на бок, лицом к нему, приложила палец к губам, дескать, молчи, не обращай внимания, а сама улыбалась, и полумрак делал лицо ее прекрасным. Сыч протиснул губы к ее уху, прижатому к подушке, и прошептал:

– Я женюсь на тебе.

Она не успела ответить, поскольку опять вмешался насмешливый голос – видно, девица потягивалась:

– Ритуль, дай мальчишечку?.. Побаловаться?

И тот час же раздался всеобщий смех – никто не спал, но девица на соседней койке почему-то тихо заплакала. А Сычу вдруг стало все равно, что они говорят и от чего смеются. Уже не скрадывая движений, он просунул руку под голову Риты, крепко обнял и прошептал:

– Мы поженимся.

– Ну что тебе, жалко, что ли? – все еще веселилась дальняя часть комнаты. – Не кусок же мыла, не измылится!

Рита неожиданно привстала, сказала холодно и резко:

– Когда к тебе жених приедет, я тоже посмеюсь!