Игры сердца

Он думал, это потому, что они с Андреем редко видятся. Ну что, в самом деле, можно сказать о человеке, с которым встречаешься раз или два в год на семейных праздниках? Да и, кстати, его ли это дело, оценивать Олин выбор, тем более что ее семейная жизнь явно складывается счастливо?

Иван даже удивился, когда Таня однажды заметила невзначай:

– Оля могла бы быть хорошей женой для более незаурядного человека.

И вот что это значит, попробуй пойми! На стервозную тещу Таня вроде бы не похожа, и какую уж такую заурядность она разглядела в зяте, который в тридцать шесть лет уже был доктором наук и профессором, – непонятно. Но объяснять, что она имеет в виду, Таня тогда не стала, и Иван не стал расспрашивать, а потом те ее слова как-то позабылись.

И вот пожалуйста – развод и девичья фамилия!

«Уже даже в мыслях стал пошлостями изъясняться!» – сердито подумал Иван, обнаружив у себя в сознании эти слова.

Фамилия, впрочем, у Оли и всегда оставалась девичья. Такое было обыкновение у всех Луговских по женской линии – то ли ради того, чтобы сохранить на белом свете фамилию деда, у которого не было сыновей, то ли просто потому, что ни Таня, ни Нелли, ни их французская сестра Мария, будто сговорившись, не вышли замуж.

Об Олином разводе Ивану сообщила ее дочка Нинка, его племянница, – девица бесшабашная, веселая и, по его впечатлению, не вполне преодолевшая подростковую инфантильность, от которой в ее двадцать лет давно пора было избавиться.

Вернувшись из второй байкальской экспедиции, он зашел в Ермолаевский, где с тех пор, как Таня перебралась на постоянное жительство в Тавельцево, жила только Оля с мужем и дочерью. И обнаружил там одну Нинку, которая и изложила ему ситуацию.

– Папа завел себе девку. Не просто трахнул, а завел. На постоянной основе. Секретутку двадцатилетнюю, – объяснила Нинка. – Даже не верится.

– Почему не верится? – машинально спросил Иван.

На самом же деле ему тоже не верилось, что такое возможно: чтобы взрослый, умный, изощренный в человеческой психологии мужчина не влюбился – это-то как раз представлялось Ивану вполне вероятным, – а вот именно завел себе какую-то молоденькую секретутку, да еще на постоянной основе. И тем более не верилось в это потому, что Андрей всегда души не чаял в Оле и не скрывал этого.

«Даже как-то… слишком не скрывал», – неожиданно подумал Иван.

– Потому что ты б на нее глянул, Вань! – фыркнула Нинка. – Папа ее однажды сюда приволок. Когда мама в больнице лежала. Я случайно раньше времени из института пришла – имела счастье лицезреть. Ты куклу Барби когда-нибудь видел? Точь-в-точь с нее слеплена. Только эта, папина, не американистая, а такая, знаешь… наша. Сильно наша!

– И что теперь? – мрачно спросил Иван.

Ему было страшно жалко Олю. Зная ее отношение к семье, он представлял, что она сейчас переживает.

– А что теперь? – пожала плечами Нинка. – Сначала мама думала, это у него пройдет. Ну, кризис среднего возраста, гормональная буря и все такое. А потом она как-то… В общем, сказала, что у него это, может, и пройдет, но она с ним после всего этого жить уже не сможет. Он и правда очень уж как-то паршиво себя повел, – словно оправдываясь за мать, добавила Нинка. – Ну, захотелось ему свежачка, с кем не бывает, правильно?

– С кем не бывает!.. Ты-то откуда знаешь? – хмыкнул Иван.

– Но чего ж об маму при этом ноги-то вытирать? – пропустив его реплику мимо ушей, продолжала Нинка. – Он же на этой своей Анжелике совсем свихнулся. И красавица она у него, и умница, и готовит чудо как, и его любит, души не чает… Будто мама его не любила! Про готовку я вообще не говорю. Что она выстряпывала, мне в жизни никогда не научиться.

Нинка вдруг тоненько всхлипнула, нахохлилась, как птичка, и замолчала. Иван молчал тоже. А что тут скажешь? Распалась, распалась жизнь на несвязные и бессмысленные фрагменты! И не только у него, и не похоже, что удастся ее собрать. Как ее собрать, к чему прилепить? Он не знал.

– И где мама сейчас? – спросил Иван.

– В Тавельцеве живет. У нее же в институте отпуск. Она сюда вообще не приезжает. Ей, я думаю, просто тошно теперь в эту квартиру входить. Здесь же все… из нашей прежней жизни.

– А…

– А отец с Барби. Она у него из Минусинска, жить ей в Москве, бедняжке, негде. Ну, он ее в свою квартиру и запустил. Как щучку в озерцо.

Своей квартирой называлась «двушка», которая в результате цепочки обменов образовалась после смерти Андреевых родителей. До сих пор Ольга и Андрей ее сдавали, радуясь солидному пополнению бюджета и предполагая, что когда-нибудь в ней будет жить Нинка со своей семьей. Теперь, значит, в ней будет жить ловкая Барби из Минусинска…

– Веселая история! – хмыкнул Иван. – Главное, оригинальная.

История эта насквозь была пронизана пошлостью, и у него было ощущение, что такой же пошлостью пронизана теперь вся жизнь – и его, и вокруг него – и что с этим ничего уже не поделать.

– А мне что делать, Вань, я не знаю, – вздохнула Нинка. – Все-таки папу жалко. Получит он от этой своей красавицы по полной! Хорошо еще, если только квартирой отделается. А если инфарктом? В его возрасте это запросто.