Игры сердца

– Все вы, мужики, одинакие, – вздохнула Прасковья; похоже, все эти мысли были написаны у Ивана на лице. – Ну ладно, чего ж… Доказать-то все равно не докажешь. Зря приехала.

– Подождите. – Иван снова поморщился. – На жалость бить не надо. А лучше объясните по-человечески, почему в детдоме… ее ребенок?

– Так как же тебе по-человечески объяснить, ежели ты нос воротишь? – Прасковья по-бабьи всплеснула руками. – Я ж и приехала, чтоб объяснить, а ты сразу… В тюрьме Северинка, вот чего. А ребенка, понятно, куда же? В детдом. Родни-то у ней нету, она ж сама детдомовская. Ну, как забрали ее, так Дедала, значит, сразу туда.

– За что ее забрали? – ошеломленно спросил Иван.

– А все Лешка виноват, все он! Это мастер наш, Алексей Федорович. Да какой он Федорович – Лешка как был, так и остался, даром что четвертый десяток разменял и рожу разъел! Проходу он ей не давал, Северинке-то.

– Почему? – тупо спросил Иван.

– Известно, почему: дай да дай. Вам от бабы чего еще надо? Хоть Северинка-то – ну какая она баба? Горе одно. Ни рожи ни кожи, да еще стишки сочиняет такие, что ни слова не поймешь. Но вот прилип же он к ней. Может, раззадорился просто: сопля какая-то, а ему не дает! Охотник он, Лешка-то, привык зайцев добывать, с того и задор его взял. А я ведь Северинке и сама было советовала: дай ты ему, да потом исхитрись, чтоб замуж взял. Ну кого ты лучше найдешь, с твоей-то нищетой бестолковой? А у него квартира в малосемейке, сам обеспеченный, пьет умеренно. Не найдешь ты лучше! – Прасковья махнула рукой. – А что толку? Она и не слыхала, видно, чего я там говорю.

– Тюрьма при чем? – напомнил Иван.

Пока Прасковья рассказывала про неизвестного Лешку, он немного пришел в себя и теперь оценивал ситуацию.

Ситуация, что и говорить, была дикая. Девушка, которую он видел – ну ладно, не только видел, с которой он переспал! – один раз в жизни, родила ребенка. Считает, что от него. Теперь девушка почему-то в тюрьме, а ребенок в детдоме. Вдобавок имеется какой-то тип – весьма вероятно, что отец этого ребенка, – который ее преследует.

«А мне-то что во всем этом бреду делать?» – подумал Иван.

Наверное, не стоило и спрашивать, какие обстоятельства привели Северину в тюрьму. Но он уже спросил.

– А тюрьма при том, что упекли ее туда, – понятно объяснила Прасковья. – Лешкины козни, точно тебе говорю. Он с участковым нашим выпивает, на охоту вместе ездиют. Ну и наговорил, наверно, что она, Северинка-то, за дитем не следит. Это когда Дедал с лестницы чуть не свалился.

– Как это чуть не свалился?

Иван почувствовал, что холодеет. Никаких причин не было для того, чтобы испытывать страх из-за неизвестного ребенка. Но по всему его телу прошла волна страха, и с этим так же невозможно было ничего поделать, как и с отчетливостью, ясностью его воспоминаний о Северине – о ее лице, словно бы сделанном из венецианского стекла, о прозрачных ее ресницах…

– Да как детки малые падают? – пожала плечами Прасковья. – Шажок шагнул – и готово. Я тогда как раз в деревню уехала, родительские могилки проведать, не было меня. Северинка чуть свет на молочную кухню побежала, ей там бесплатно творожок для малого выдают и кефир тоже. А Дедал как-то дверь открыл и в коридор вышел. А комната наша с лестницей рядом, вот он между прутьями на площадке пролез – и вниз. Хорошо, штанишками зацепился, пояском. Девчата потом рассказывали: висит над ступеньками, а сам молчит, не плачет, головой еще вертит – интересно ему. Бесстрашный он уродился, Дедал-то, и любопытный больно, все ему надо знать. Не в тебя ли?

– И… что? – с трудом выговорил Иван.

Прасковья рассказывала так обстоятельно и невозмутимо, словно речь шла о самых обыкновенных вещах. Краем сознания он понимал, что ее отношение ко всей этой дичи – часть той же крестьянской обстоятельности, с которой она оценила его благосостояние и которая так ему претила. Но думать об этом всерьез он сейчас не мог.