Игры скорпионов

С Долли помог случай: Островский подслушал сетования Марьи Ивановны, что её питомица слишком уж увлеклась лошадьми. В тот же день Лаврентий поделился с Долли «своей мечтой построить в Афанасьеве конезавод». С первых же слов он понял, что попал в точку. Теперь Долли с восторгом обсуждала с соседом предмет их общего увлечения, списывала для него рекомендации из книг, даже пыталась просчитать план вложений, необходимых для создания маленького, но прибыльного конезавода. Княжна ждала визитов Лаврентия, и стало понятно, что ещё чуть-чуть, ещё одно усилие – и капкан захлопнется.

«Давай, рыбка, ловись, милая, – мысленно подгонял свою жертву Островский, – хватит ходить вокруг да около».

Впрочем, в этой бочке мёда имелась и своя ложка дёгтя: всю картину портила Лиза. Она сторонилась Лаврентия, и он всё никак не мог понять почему. Когда же он попытался расспросить об этом Долли, девушка замкнулась и перевела разговор на другую тему. Изрядно помучившись с грустной белокурой княжной, Островский отступился.

«Я собираюсь жениться на Долли, а на её сестру мне плевать, – вполне резонно рассудил он. – Гораздо важнее то, что я еще ни разу не поцеловал будущую невесту».

Как ни прискорбно, здесь Лаврентий совсем не преуспел – Долли всё время ускользала, не давала возможности перейти к более нежным изъявлениям чувств. Попытки остаться с ней наедине не увенчались успехом – княжну всё время сторожили либо сёстры, либо подруги. Единственной надеждой оставались прогулки верхом, но Долли так носилась на своём Лисе, что Островскому приходилось её догонять, а во время кратких остановок княжна не слезала с коня. Лаврентий подозревал, что в Долли есть потаённая страстность, надо только разбудить это чувство и барышня уже никуда не денется – попадёт в ловушку. Но как только пришло время действовать, так зарядили дожди. Казалось, что небеса прохудились. Дни шли за днями, а дождь всё не прекращался. Миновала целая неделя, а Островский так и не смог выбраться в Ратманово.

«Не дай бог, всё сорвется, – терзался он. – Я не могу себе позволить потерять эти деньги!»

Лаврентий отодвинул гардину на окне. Увиденное за стеклом угнетало: сквозь пелену дождя барский двор казался размытым серым пятном. Конюшня и сараи давно требовали ремонта, их когда-то добротные железные крыши совсем прохудились, забор и ворота тоже нуждались в починке. Да и в доме жилой оставалась лишь центральная часть, а оба боковых флигеля являли собой печальное зрелище прогнивших полов, текущих потолков и плесневелых стен. Деньги… Как не хватало денег!

Лаврентий задумал сыграть на самолюбии Долли – показать ей всю эту разруху и, изобразив восхищение умом и жизненной хваткой княжны, спросить совета. Долли должна была клюнуть – женщины всегда покупаются на лесть… Ну почему эти дожди пошли так не ко времени?! Островский в раздражении хлопнул кулаком по раме, и ветхая замазка отвалилась, упав ему под ноги, а одно из стёкол начало сползать из своего гнезда вниз.

Выругавшись, Лаврентий подхватил падающее стекло. Что за чёрт? Всё в доме рассыпалось на глазах. Островский прижал стекло, стараясь вновь закрепить его, но поневоле отвлёкся: за окном вдруг началась подозрительная суета. Во двор въезжала ямская карета.

«Боже мой, только не Илария!» – ужаснулся Лаврентий.

Но его наихудшие предчувствия сбылись. Карета остановилась, и из неё вышла мачеха. За ней вылезла Анфиса и небрежно, словно куль, вытащила женщину в чёрной душегрейке. Лицо незнакомки было замотано платком чуть ли не до бровей.

– Дорогой, мы привезли сюда эту святую странницу, потому что по дороге на богомолье несчастная заболела, – громко, так чтобы слышал ямщик, сказала Илария и уже тише добавила, обращаясь Лаврентию: – Понял?

Женщины подхватили больную под мышки и потащили в дом – идти сама несчастная не могла, носки её грубых ботинок прочертили свежие борозды в раскисшей от дождя земле. Лаврентий расплатился с ямщиком и поспешил вслед за мачехой. Он подозревал, что его наполеоновским планам пришёл конец, но до последнего надеялся на лучшее.

Женщин он нашел в спальне Иларии. Мачеха склонилась над лежащей на кровати больной, Анфиса держала в руках платок и чёрную душегрейку. Лаврентий кашлянул, привлекая внимание мачехи. Та обернулась и расцвела улыбкой.

– Мой дорогой, я привезла тебе подарок, дарю тебе последнюю розу.

Илария извлекла из висящего на запястье ридикюля чуть приоткрывший лепестки тёмно-красный бутон и протянула его Островскому.

– Я всегда буду дарить тебе цветы, – пообещала мачеха. Глаза её сияли, а нежный румянец явно молодил. – Я так счастлива за нас, Малыш.

Прозвище из далекой юности в столь неподходящей ситуации больно резануло слух, и Лаврентий оттолкнул розу.

– Да, любимый, ты, как всегда, прав, – как будто бы не поняв его, согласилась Илария, – нужно сразу сделать с цветком то, что положено.

Она склонилась к мнимой больной. На постели, смежив веки, лежала совсем молодая девушка с толстой русой косой. Илария вколола цветок в пряди около виска.

– Что ты сделала с этой девчонкой? – спросил Островский.