Игры скорпионов

До Аннет тоже наконец-то дошло, о ком идёт речь. И без того большие карие глаза графини совсем округлились, и она вцепилась в руку кузины.

— Убийство, наверное, совершено с особой жестокостью? — обратилась к приставу Агата Андреевна.

— Да уж, — отозвался полицейский, — это нужно совсем с ума съехать, чтобы натворить такое.

— Вы разрешите мне взглянуть?

Пристав воззрился на Орлову с непередаваемым изумлением. Казалось, он не мог поверить, что дама обратилась к нему с подобной просьбой.

— Разрешите? — Теперь в тоне фрейлины прозвучали властные ноты.

Сообразив, что дама, приехавшая с первой богачкой Москвы Орловой-Чесменской, и сама небось не из простых, пристав обратился к одному из своих подчинённых:

— Осипов, проводи.

Городовой знаком пригласил Орлову следовать за собой и вышел в коридор. Агата Андреевна поспешила за ним. Два поворота — и они оказались на месте преступления. Ничего примечательного: не слишком чистая кухня московского купеческого дома. Всё стоит на своих местах, не осталось ни следов борьбы, ни вывернутых ящиков, ни сбитых полок, как это бывает при ограблении. Городовой прошёл к окну и кивнул на плиту. Орлова шагнула вперёд и наконец-то увидела главное: прислонившись спиной к дверце плиты, на полу сидела пышнотелая брюнетка. Лужа крови натекла из её взрезанной от плеча до запястья правой руки. Рубашка убитой оказалась распахнутой, а две пухлые белые груди были вывалены поверх сарафана. Они тоже были изрезаны: на левой груди две глубокие раны составили крест, а на правой алел квадрат.

— Агата, что это? — раздался за спиной Орловой голос кузины. — Почему у неё грудь исполосована?

— Убийца отправил кухарку на тот свет и сам же поставил ей памятник. — Орлова прочертила кончиком пальца воображаемую стрелку от левой груди жертвы к правой. — Видишь, крест и его основание. Убийца верен себе. Тогда были могилы с цветами, а теперь вырезанный памятник. Это Островский! Придётся мне всё рассказать полиции.

— Да уж, будь добра, спаси невинного и помоги поймать истинного преступника!

Если бы всё было так просто… Орлова вздохнула:

— Церковного старосту мы, конечно же, выручим, а вот убийцы в Москве уже явно нет. Ведь все дела Островского здесь закончены.

— Откуда ты знаешь?

— Судя по домовой книге, Лаврентий просидел в Москве около полугода. Я думаю, что он искал оскорбивших его девушек и, раз так спешно уехал, значит, получил подсказку, где их искать.

— А кухарку-то за что?

— Месть! Это чувство послаще всех остальных удовольствий в жизни. Мало кто сможет добровольно отказаться от такого искушения.

Глава двадцатая. Новые берега

Новая жизнь! Чего в этих двух словах оказалось больше: надежды или искушения? Хотелось верить, что надежды, хотя и искушения хватало… А как же иначе можно назвать то, что ждёт впереди? Приехать в чужую страну и… покорить её! Да, именно так. На меньшее Долли была не согласна.

Лёгкий трехмачтовый корабль рассекал воды Невы. Все пассажиры в этот ранний час попрятались в каюты, и лишь Долли застыла на палубе. Её прошлое таяло на глазах и уплывало вдаль вместе с дворцами и гранитными набережными Петербурга. Почему-то вдруг стало жаль этого прошлого, и память ухватилась за кончик ускользающей нити, размотала её и потянула Долли обратно — в Москву.

Июль в Первопрестольной выдался на удивление жарким. Все окна в доме не закрывались даже на ночь, но это не спасало от духоты и зноя. Долли, гулявшая в саду, с утра обновила лёгкий сарафан из красного шёлка, сшитый по её просьбе Марфой, но и в этом наряде спина мокла от пота. Может, окунуться в пруд? Самое время искупаться. На сегодня все дела переделаны, а уж их результатами можно только гордиться.

В храме Святого Владимира закончили красить в нарядный голубой цвет новые главы, и завтра артель обещала приступить к расчистке фундамента колокольни. В Ивановском монастыре Фёдор Добров тоже не подкачал: он так удачно всё продумал, да и людей расставил с толком, так что трапезную уже закончили, а храм Святой Елизаветы оштукатурили и теперь грунтовали стены под роспись.

Иконописцы устроились в длинном флигеле, выстроенном на краю сада, и усердно работали. Долли не раз заходила к ним поглядеть на новые иконы, а Лиза, нашедшая в брате Корнилии родственную душу, часами сидела в уголке мастерской, наблюдая, как выступают из-под кисти лики святых.

— Мне здесь хорошо — голоса отступают, приходит покой, — объясняла Лиза, — и брат Корнилий говорит то, что я и сама чувствую, но не умею объяснить. Про наше земное предназначение.

— Вот и славно! — радовалась Долли. — Для меня важно одно: чтобы ты была спокойна и счастлива.

Брат Корнилий и впрямь оказался светлым человеком. Рядом с ним Лиза успокоилась, её грусть растаяла, в душу вернулся покой, а на щёки — румянец и давно исчезнувшие ямочки. Вот и сегодня заманить сестру на прогулку к воде не получилось — Лиза осталась с иконописцами.