Игры современников

Совершенно случайно, сестренка, мне пришлось стать свидетелем того, что произошло в спортивном лагере на Гавайях, когда Цуютомэ-сан и Кони-тян достигли наивысшего взлета в своей бейсбольной карьере, вступив в клуб «Кэйхан сэнэтарс». В тот год я, стажер факультета восточных языков Гавайского университета, жил в общежитии. О том, что «Кэйхан сэнэтарс» организовал спортивный лагерь на Гавайях, я, кажется, прочел в газете «Гавайи таймс», оставленной кем-то в холле университета. Сообщение меня нисколько не заинтересовало – я ведь не думал, что это связано с Цуютомэ-саном. Вдруг получаю телеграмму из гавайского аэропорта, мчусь туда на «фольксвагене», позаимствованном у приятеля из Шри-Ланки, и сразу же вижу Цуютомэ-сана, могучего. – сплошные мускулы, но из-за многолетнего переутомления, а теперь еще и оттого, что не выспался в самолете, мрачного и агрессивного – ну копия отец-настоятель. Рядом с ним – Кони-тян, загорелый, похожий на гавайца японского происхождения, тоже измотанный бейсбольными скитаниями. Всем своим поведением они демонстрировали, что великодушно прощают мне долгое ожидание в аэропорту, и, похоже, не испытывали ни малейшего сомнения, что я их безусловно помещу на недельку в своей комнате. Поселить их в общежитии, учитывая мое скромное положение стажера, было рискованно – это являлось нарушением правил, – но другого выхода не было. В моей комнате по обеим сторонам окна, выходившего во двор, стояло по кровати и оставалось еще достаточно места, чтобы одному из нас улечься на полу. Перекусив в университетском кафетерии, Кони-тян блаженствовал с баночкой пива в руке, чего нельзя было сказать о Цуютомэ-сане, который сидел, опустив глаза, прикрытые длинными густыми ресницами. Впрочем, и он, кажется, тоже остался доволен кафетерием: поел – и немало! – прекрасной китайской еды, приготовленной на гавайский лад, залпом выпил большой стакан кока-колы и, наверное, решил, что теперь сможет каждый день так питаться.

Однако в первую же ночь произошло досадное происшествие. Потом я часто вспоминал, сестренка, случившийся у Цуютомэ-сана эмоциональный приступ, связав его с дальнейшей судьбой брата. Разбуженный среди ночи какими-то звуками, я увидел, что Кони-тян, выбравшись из спального мешка на полу, успокаивает трясущегося от страха на своей кровати Цуютомэ-сана. За темным окном слышался свист, будто завывание ветра, – звук, к которому я давно привык (а первое время он и меня пугал по ночам). Это был оглушительный гомон сотен птиц. Во дворе росла целая роща индийских смоковниц с грубой, точно шкура слона, корой и черными дуплами на месте сгнивших сучьев. В густой кроне деревьев среди гладких и мясистых листьев скрывались гнезда птиц, там их было множество, и каждый раз, когда проносился ночной ливень, они поднимали невообразимый крик. Я вспомнил, что, боясь духоты, оставил открытой форточку, и, поднявшись с постели, пошел закрывать ее, чтобы в комнату не долетали птичьи голоса. Потом я увидел, как Цуютомэ-сан, закинув на правое плечо простыню, величественно возлежит на кровати – ну точно останки патриарха, – а Кони-тян, стоя на коленях, прижимается к нему головой. Я что-то сказал им и снова улегся; и во тьме снова представил полные слез огромные черные глаза лежавшего навзничь Цуютомэ-сана и подрагивающие плечи застигнутого врасплох Кони-тяна. Я никак не мог снова заснуть, до меня все время доносился их шепот. Он досаждал мне больше, чем неумолкаемый гомон птичьей стаи за окном. Цуютомэ-сан хныкал странным для его возраста детским плачущим голосом: «Птичий гомон среди ночи в долине и горном поселке всегда предвещал беду». Кони-тян, как ни старался, успокоить его не мог. Он пытался убедить Цуютомэ-сана, что птичьи крики ночью хоть и предвещают что-то, но вовсе не обязательно беду, а просто резкое изменение судьбы. И надо, мол, радоваться, что птичий гомон предвещает нам изменение судьбы как раз в ту ночь, когда мы после многолетних бейсбольных скитаний приехали на Гавайи, имея совершенно четкий план… Они еще долго шептались, стараясь, чтобы я их не слышал. Наконец ливень прекратился и птицы угомонились, но разговор не смолкал, и в конце концов, измученный, я уснул с надеждой, что все у них образуется. На следующее утро, когда я проснулся, Цуютомэ-сан увлеченно тренировался среди тех самых огромных индийских смоковниц, на которых кричали птицы, так напугавшие его прошлой ночью, а рядом стоял, держа в руках поднос с завтраком, Кони-тян, и они весело что-то обсуждали.