Игры в вечность

Слова? а было бы не плохо. Эмеш сейчас готов был поверить во что угодно, в любую магию, лишь бы найти верное средство. Если нужно – он целый здоровенный том волшебных слов готов выучить, уже представлял черный такой, пыльный фолиант, в переплете из кожи девственниц. Готов даже сам этих девственниц наловить на переплет… впрочем нет, к этому он как раз не готов, книжный червь он, не способный ловить и сдирать кожу живьем. Зато готов увешаться с ног до головы лягушачьими лапками и мышиными крылышками… или чем там положено? Готов варить зелья, скакать всю ночь вокруг костра и бить в бубен. Бить в бубен он сможет! Громко! Чтоб содрогались небеса! Был бы толк.

– Не знаю, – сказал Атт, – думаю нет никаких волшебных слов, дело в чем-то другом… Сила не в мышиных крылышках.

Не в крылышках, покорно согласился Эмеш. Крылышки так, шелуха, для отвода глаз, они нужны, чтобы проще было поверить, нужны лишь для деревенских шарлатанов, надеющихся своими плясками впечатлить доверчивую толпу и натрясти полную мошну медяков. Нет, почему-то казалось – настоящий маг может без крылышек, одним взглядом. Настоящий бог… Настоящий бог тоже может, и еще как! Значит надо научиться. Не так как сейчас, не набором балаганных фокусов… им надо стать истинно всемогущими, всевидящими и всезнающими. Кто-то должен.

– Настоящему миру нужны настоящие боги, – подтвердили небеса, – кто-то из нас должен стать настоящим, иначе не справиться.

Почему-то становилось страшно. Почему-то устах небес это звучало как приговор, захотелось крикнуть – «нет! только не я».

Наверно потому, что это означало перестать быть человеком, ибо нельзя приобрести не теряя. Пробовать не хотелось. Слишком страшно.

– Может просто уйдем, а? Мариш? Может ну его? Ты же давно хотел уйти. Надежда робко скребется внутри.

– Хотел, – сказал Атт, – но разве от них уйдешь? А ты, Сар, сможешь их бросить? Зная, что погибнут, ведь мир еще не готов остаться без нас. Рухнет небо. Ты сможешь? Ты уже научился убивать этих людей?

Эмеш на секунду зажмурил глаза. Не научился, так и не смог, это слишком трудно…

Не бог он, нет, не у него выходит взирать свысока, когда сталкиваешься лицом к лицу. Не умеет одного ради тысячи. Это только на словах легко, да когда издалека. А когда своими руками – не выходит, руки трясутся. Плохие у него руки, слабые.

Нужно встать и сражаться, но не умеет он, не привык. Не воин он. Он даже не молодой щенок, которого легко натаскать, научить, приучить. Он старый пес, давно привыкший спать в хозяйском кресле и каждый раз вовремя получать полную миску хрустящих сухариков, даже не кость. Бросить?

– Знаешь, лодочник сказал, что люди выживут и без нас.

Хотелось оправдаться, снять с себя ответственность. Кто он такой, чтобы отвечать за тысячи-тысяч людей?! Люди как-нибудь сами, ну не ему же, в самом деле, спасать человечество!

Атт ответил не сразу, сначала глянул на Эмеша так, что тот все понял и без слов. К чему это? скорее удобная ложь, чтобы заглушить совесть.

– Конечно выживут, – сказал жестко, – люди, они как крысы. Выживут. Какой-нибудь Ной в своем ковчеге забьется в нору и выживет, а потом даст жизнь сотням других. Но погибнут слишком многие.

Умолк, поджав губы, пророкотал далеким раскатом, сверкнул ослепительной молнией глаз. Потом встал, достал из бара бутылку коньяка, налил себе и Эмешу, задумчиво покрутил в руках бокал, но так и поставил на стол, раздумав пить. Вздохнул.

– Сар, ты только не думай, что боюсь вернуться, – сказал тихо, и лицо владыки небес стало вдруг совсем человеческим, старым. Он пожалуй и сам понимал, что объяснять ни к чему, но хотелось поговорить, поделиться, – я прекрасно понимаю, что меня там ждет. Но я, не задумываясь, сменял бы вечность на пол года нормальной человеческой жизни. Я устал бегать от этого, я хочу вернуться.

– Пол года?!

– Да, Сар. Может быть год. Ты же знаешь сам. Может быть даже полтора… хотя вряд ли. Больше мне никто там не даст.

Он грустно улыбнулся и развел руками. Долго сидели, почти неподвижно, молча. К чему слова? Иногда молчание куда красноречивее, и невысказанные слова – правдивее сказанных в слух.

Пол года – год человеческой жизни вместо вечности. Он на самом деле готов вернуться.

У Атта там чудесный дом, хризантемы вдоль дорожки, любящая жена, и дочь – та настоящая Ларушка, белобрысая Леночка, которая, кажется, осталась там, дома… Атту есть куда возвращаться. Хоть ненадолго, но вернуться, окунуться с головой в уютное домашнее тепло.

А ему самому? Эмеша по ту сторону хрустальных небес, никто не ждет, ему нечего искать там. Ни тепла, ни дома, ни семьи. Уходя – он ушел навсегда. Он никогда не рассчитывал вернуться.