Игры во Вселенную (СИ)

У меня пальцы сводило судорогой и приходилось стискивать зубы, я скрючился, просунул одну руку в звено цепи, вцепившись в контрфорс, другою держал Димкин локоть. Мне стыдно было смотреть на Димку, но потом нас накрыла чья-то тень, и я задрал голову - что-то большое повисло над нами.

* * *

Нескончаемые и тёплые для этого времени года дожди, наверное, были виновниками сонного состояния - чашка кофе в девять вечера - а в десять уже неодолимо хочется спать. Сны уносят меня в страну заколдованных замков и лесов, в которых бродят странные существа. Моё слабое тело не позволяет использовать потенциал сознания в полной мере - проникнуть в Страну Сна я не могу. Я витаю над ней, тревожно ищу способ влиться в ткань её Реальности... Из снов я уношу обрывочные картины. Напряжение сознания вызывает к жизни мимолётных персонажей - только изредка мне удаётся придать им подобие Димки или - чаще - своё. И почти никогда - нас обоих одновременно. В эти недолгие минуты из каких-то дальних реальностей являются они, существующие взаправду, где-то далеко, бесконечно далеко от меня - они приходят в мою Страну, чтобы разыграть очередной сюжет - я же отчаянно ищу Силу, чтобы перенести их в свой мир, или остаться самому - там. Последнее - опасно. Я рискую - слишком сильно я связан с телом. Если я не сумею воплотиться там и порву нить здесь - я рассеюсь. Страшно. Я до безумия хочу быть с Димкой, но, наверное, смерть сильнее?

* * *

Город кричал - в нём не было мягких звуков. Даже когда, опадая, как исчезает яркая листва в бесцветьи октябрьского тумана, стихал дневной шум, в одиноких вскриках ночи - тревожных, куда-то стремящихся - не было покоя. Только один час - он длится приблизительно с четырёх до пяти утра - истинная тишина кончиком крыла касается улиц. В этот час у неспящих особенные взгляды. Даже люди видят многое - глубина и ширь пространств яснее, и силы земли, опасаясь, что тайны её будут раскрыты, исторгают из недр туман.

У самой границы городской свалки нищий горбун в жестяных банках из-под краски варил смолу. Смрадный чёрный дым в предрассветной свежести чувствовался за несколько кварталов, но никто не ходил сюда в это время суток.

Косматые, паршивые псы скалились на меня из-за гнилых коробок, ящиков и ржавых обломков машин. Когда я был на месте, горбун закончил варку и заливал смолою щели в сооружённой из хлама лачуге. В зубах его дымилась свёрнутая из листа календаря цигарка, на костре в кастрюле закипала вода - горбун будет варить на завтрак суп - а чуть поодаль из крохотного ящика перезвоном колокольчиков доносилась тихая и совершенно неземная мелодия.

Только эта шкатулка - и ещё книга в тайнике, написанная рукою Рам - у горбуна больше ничего не осталось из того, что могло бы выдать в нём карлика Осеннего леса у Двурогой горы. В книге не было магии - просто песни, мне непонятные. Горбун ничем не мог помочь мне - человеку, чья душа нашла судьбу в чужом для неё мире. Ничем - кроме одного. Когда я смотрел на него, я вспоминал то, чего никогда не было, и верил в то, что, быть может, никогда не случится.

Горбун не боялся людей - дорогу к его логову можно было отыскать только в этот единственный час перед рассветом, и даже случись такое, чужака разорвали бы в клочья псы.

Первые несколько раз я приносил карлику еду, но потом понял, что он в ней не нуждается и берёт из вежливости. Горбун, похоже, не видел существенной разницы между купленной в магазине курицей и дохлой крысой. Ел он раз или два в стуки, зато откровенно обрадовался махорке, которую я ему однажды купил наугад.

Сам он ни разу ничего не попросил.

-Бойся больших и чёрных теней в час, когда всё затихает, - прошептал он однажды мне. - Они шастают! Не с добром!

Когда я входил в его ущелье, образованное горами мусора, давно перегнившего и большей частью уже заросшего травой - город вдалеке отодвигался и исчезал, замирали перестуки колёс поездов по ближней ветке, и то ли ветром относило прочь миазмы отбросов, то ли колдовством...

Огонь у него горел всегда.

Порою чудились странные вещи - утро, серебристо-розовое, ясной свежестью омыты облака, роса искрится, и всё, что было тёмным, укрыто молочно-белой кисеёй, как будто встающее солнце снимает пенки, чтобы превратить их в туман, а туман - в облака и свет. Заиграет шкатулка, замерцает огонь - и вдруг мерещится закат багровый, блестки усталого солнца на волнах, вскрики птичьи и гул у скал - глухой и скорбный. Зовущий.

Однажды я шёл по заветной тропинке и услышал голос горбуна - ещё издали. Он был не один.

-И т-так огонь скачет, и т-так..! И вот так языком охватит, и вот так! А пузырьки в сосуде прозрачном - мелкие - и множество их! И мерцают, вверх летят, как звёзды, как миры...

Я ступил на видное место.

И шарахнулся перепугано куда-то в тень мальчишка в порванной одежке. Горбун посмотрел на меня, словно просыпаясь.

-Не бойся, Ручеек, это наш...

Беспризорник, подумал я.