ИИ

Михал Палыч ничего не сказал. Но зыркнул так, что пропала охота переспрашивать.

- Бери чистый лист. Пиши. По центру - два икса, римское двадцать. Дальше с красной строки. В толпе гостей пустое место, вокруг прозрачная стена. Тоска в груди. И взгляд на кресло, где миг назад была она. Написал?

- Сейчас, секунду… Написал. Это стихи, да? - сообразил я.

- Гений! - вздохнул шеф. - Напомни потом, чтобы поднял тебе зарплату. Ты что, все в одну строку записал?

- Ну да. Вы же не предупредили…

- Ладно. Бросай листок в корзину, бери чистый. Пиши с начала. Римское двадцать. Дальше… Каждый раз, когда я делаю паузу, начинай с красной строки и с заглавной буквы. Понятно?

Я кивнул.

Михал Палыч отвернулся к окну, закурил и продолжил диктовку. В толпе гостей пустое место, Вокруг прозрачная стена. Тоска в груди. И взгляд на кресло, Где миг назад была она. Ушел в себя, вернусь едва ли, Засим адью, прощайте, vale.

- Вале - тоже с большой буквы? - уточнил я.

- Нет, с маленькой. С маленькой латинской буквы. Или ты уже написал?

- Нет-нет, - поспешил откреститься я, добавив про себя: «Слава Богу!»

- Тогда пиши дальше.

Но выход в свет есть выход в свет, Итра-ла-ла-ла-ла лорнет…

- Тра-ла-ла-ла-ла? - на всякий случай переспросил я.

- И тра-ла-ла-ла-ла лорнет, - терпеливо повторил шеф. - И прекрати меня перебивать. Пиши.

Блеснул насмешливо, игриво: «Еидепе, вы где?Вернитесь к нам!» Вздохнул: «Оставьте! Что я вам?», Однако отвечал учтиво: «Яздесь, мадам, у ваших ног». Но эта встреча… Что за рок!

- Записал… Хорошо, тогда пиши дальше. Отступи немного. По центру - римское двадцать один. И с красной строки. Казалось, все давно остыло…

Михал Палыч продиктовал еще одиннадцать строчек и замолчал - до того внезапно, что я спросил на свою голову:

- А дальше?

- Дальше сам.

- Опять двадцать пять! Что сам-то?

Он раздавил папиросу в пепельнице и закурил новую. Глубоко затянулся и с наслаждением выпустил целое облако ядовитого дыма.

- Так. Бери чистый лист. Пиши.

- А на компьютере, я извиняюсь, нельзя?

- Нет. Помнишь анекдот про миллион обезьян за пишущими машинками?

- Это про «Войну и мир»? Ну.

- Не нукай! Брехня это. Только от руки. Моторная функция, связь с мозгом.

- Не понял.

- Ты и не должен. Пиши. По центру - римское двадцать. С красной строки. В толпе гостей…

Передний край сиденья впивался в бедра. Кто только выпускает такие стулья? И табак Трехпалыча сегодня вонюч как сорок тысяч раздавленных клопов. Хоть плачь. Садист! Садист, палач и инквизитор! Нет, не так. И инквизитор, и палач.

Сам не знаю, зачем я записал это на листке, когда шеф в очередной раз закончил свой диктант.

- И всякий сам себе, хоть плачь, и инквизитор, и палач, - промурлыкал Михал Палыч, который, оказывается, уже минуту стоял за моим плечом. - Ну вот, можешь же.

- Тра-ла-ла-ла-ла, - пробормотал я.

- Что?

- Нина Воронская - кто это?

- Долго объяснять, - поморщился шеф. - Зачем тебе?

- Это ведь она была вместо «тра-ла-ла-ла-ла»? Убейте меня, если я знаю, кто это, но там точно было: «И Нины Воронской лорнет блеснул насмешливо, игриво», да? Скажите, да?

- Да, да. - Он взмахнул трехпалой лапой. - Или нет. Это же только вероятности… Ты не отвлекайся, пиши дальше.

- Что дальше? Что дальше-то? Вы этого хотите? Этого? - Я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы жгучей и какой-то детской обиды. А может, дело было в табачном дыме. - И перестаньте пыхтеть мне в лицо, вы… вы…

Буквы подпрыгивали на месте, строчки наплывали друг на друга, но рука, как ни странно, писала. И остановилась не раньше, чем вывела внизу страницы: «Как сердце бешено стучит при виде чувственных ланит», потом перевернула листок, поставила в центре XXV и закончила чем-то совсем уж хрестоматийным: «Ужель та самая Татьяна».

- Тихо, тихо, тихо! - пробормотал Трехпалыч и потянул у меня из-под носа листок. - Достаточно. Что там получилось?

Первым, кого я встретил, выйдя от шефа, был лаборант Сашка. Он стоял в дверном проеме и протирал какую-то колбу концом перекинутого через плечо полотенца, похожий на скучающего бармена. При виде меня оживился, спросил участливо:

- Что, Пушкиным пытал?

- Ну!

- И докуда дошел?

- До ланит. Кивнул одобрительно.

- До ланит - хорошо. Многие на палаче ломаются. Я смерил его взглядом, злой как тысяча чертей.

- И что там по расписанию дальше? За звездами падающими наблюдать? Или искать ржавую иголку в Марианской впадине?

- Дальше не знаю, - развел руками Сашка. - После Пушкина индивидуальная программа. Но скучно не будет, поверь.

- Да я уж понял.

Действительно понял еще в июне, когда впервые прочел на латунной табличке у входа лаконичную надпись «ИИ» и спросил у Михал Палыча, который вышел меня встретить, что она означает.