iii. Камень третий. Дымчатый обсидиан

Резкая смена непроходимых диких лесов на строгую геометрию городских улиц; туманной дымки — на высокое чистое небо; переклички диких птиц — на переливчатые песни халенов в Рунном Парке… Это казалось нереальным… Еще вчера — довольствоваться походной похлебкой и радоваться плошке цветочного меду, а сегодня — пить кофе с корицей и есть жаркое по-домашнему… И — сменить откровенно грязную дорожную одежду на легкую шелковую рубашку и штаны из модной после войны файзульской ткани, именуемой «индижи», а тяжелые походные сапоги — на ботинки для мягкого шага, городские, едва доходящие до лодыжек.

…Глядя в зеркало на себя, чистого, приодевшегося по местной моде и аккуратно подстриженного, Кангасск чувствовал нереальность происходящего еще острее.

Его ждало нечто важное, а он никак не мог собраться и настроиться на нужный лад. И мысли, словно отпущенные на волю птицы, летели в разных направлениях, пытаясь охватить все и сразу. А караван, оставленный в Нави, отчего-то казался теперь родным… вопреки всему, было желание туда вернуться… глупое желание…

— Он идет… — мягко, чуть улыбнувшись, произнес Айгир.

— О Единый! — шумно вздохнул Орестес и рассмеялся: — Я никогда к этому не привыкну…

— Я, наверное, тоже, — с легкой грустью ответил Старший Советник. — Слух, даже такой острый, никогда не заменит мне глаза…

Опираясь на посох, он поднялся с кресла и, осторожно ступая, подошел к окну, выходящему на Рунный Парк. Младшие Советники — Ваннах и Орестес — встали рядом, по правую и по левую руки от Айгира.

Над городом раскинул крылья роскошный, прямо-таки бархатный вечер. Деревья на другой стороне парка, подсвеченные окнами резиденции Главы Совета, были полны жизни… Издавна в их кронах жили халены. Крохи в птичьем мире, тихие и сонные днем, сейчас, с наступлением сумерек, они выводили такие протяжные и громкие трели, что Ваннаху с Орестесом оставалось лишь недоумевать, как Айгир способен услышать сквозь все это птичье торжество чьи-то шаги.

Сами Младшие Советники наблюдали лишь одинокую фигурку человека, который, засветив белый Лихт, неспешно шел через парк.

— Какой у него неуверенный шаг! — вслушавшись, отметил Айгир. — И, не будь у него мягких ботинок, он бы топал… Но, думаю… судя по ритму… боец он неплохой и в бою ступает куда легче. Наверное, сейчас он просто сильно задумался. Или его гнетет что-то.

— Вполне возможно, — Ваннах прокашлялся. — Видно, что он не торопится. Гадает о причине нашего к нему интереса, наверное. Или додумывает по пути запасные варианты на всякий случай…

— Знаете… — вступил Орестес, даже не дослушав сухих изречений Ваннаха. — А я просто рад его видеть…

Ваннах и Айгир обернулись к нему; Айгир до сих пор не потерял привычки оборачиваться, точно зрячий.

— Да… — Орестес Роум кивнул в сторону окна, за которым мерцал, точно светлячок, приближающийся белых Лихт. — Наш Хален звал Кангасска Дэлэмэра другом… помните, как он все время говорил о нем?.. как на него надеялся?.. Не знаю, как вы, а я просто рад… точно письмо получил от нашего парня.

Тишина была ему ответом. Каждый молчал о чем-то своем. Молчал, предаваясь воспоминаниям и невеселым мыслям. Вспоминать Макса Милиана этим троим всегда было больно. Ибо есть раны, которые не заживают…

— …Victrem a victo superri saepe vidimus, — с тенью иронии произнес Макс.

…Любовь к древним языкам мира-первоисточника досталась ему от последнего из девяти — Милиана Корвуса, — как и стихи. Произносить со вкусом и чувством каждое слово, вслушиваться в него, точно в музыку; ощущать в нем дыхание вечности… это он умел. И порой фраза, произнесенная на древнем языке, звучала в его устах гораздо весомее и притягательнее, чем если бы она была переложена на привычный лад…

«Мы часто видим, как побежденный побеждает победителя»