Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей

Критики форм видели в Евангелиях народную литературу, более или менее тесно связанную с устными преданиями, анонимно сложившимися и анонимно циркулирующими в общинах. Мы же утверждаем, что Евангелия связаны со свидетельствами очевидцев не долгим периодом анонимной передачи, но во многих случаях — непосредственным доступом к очевидцам, а в других случаях — всего лишь одним посредником. Впрочем, нельзя игнорировать ценные наблюдения приверженцев методов литературной критики и критики редакций над тем, как авторы Евангелий редактировали полученные предания — как в богословском, так и в литературном отношении. Критика редакций часто доходила до преувеличений: сейчас мы знаем, что многие мелкие вербальные и сюжетные расхождения у синоптиков не обязательно заключают в себе некие тонкие смысловые различия — чаще это просто варианты исполнения, обычные для устных преданий. И все же нельзя не удивляться тому искусству, с которым евангелисты соткали из известных им преданий единое целое, несущее в себе ясную и четкую концепцию Иисуса и христианской веры. Маловероятно, чтобы этот единый сюжет, скрепленный едиными идеями и концепциями, существовал в более или менее развитой форме уже в свидетельствах очевидцев (за исключением очевидца, писавшего Четвертое Евангелие, как мы увидим в главах 14–17). Именно авторы Евангелий создали из разрозненных воспоминаний очевидцев жизнеописания (bioi) Иисуса.

Для того, чтобы отдать должное и точному сохранению в Евангелиях свидетельств очевидцев, на которых указывают сами Евангелия, и в то же время — творческой работе их истинных авторов–евангелистов, необходима адекватная модель работы античного историографа, напоминающей современную устную историю. Самуэль Бирског описывает ее так:

Древние историографы использовали свидетельские показания прямо и / или косвенно, присутствуя при описываемых событиях сами и /или разыскивая и расспрашивая других очевидцев… Во многом они действовали как историки, опирающиеся на устные источники, чтобы услышать живые голоса очевидцев. Сообщения очевидцев становились важнейшей частью их сочинений. Рассказы очевидцев — как самих историков, так и других лиц — выслушивались и записывались[819].

Тесная связь со свидетельствами очевидцев в Евангелиях отвечает высочайшим стандартам античной историографической практики. Эти стандарты предполагали, что лучшая история — история новейшая, написанная, пока еще живы очевидцы. Следовательно, Евангелия были написаны в период от смерти Петра до смерти Любимого Ученика, пока очевидцы постепенно уходили из жизни.

Память индивидуальная и коллективная

Критики форм полагали, что евангельские предания помнила «община». Интересно отметить, что писали они в то же время, когда французский социолог Морис Хальбвакс ввел в социологию понятие «коллективной памяти»[820]. Но, хотя эта концепция имеет самое прямое отношение к модели устной истории, которую использовали критики форм — они, по–видимому, не только не испытали ее влияния, но и не уделили ей серьезного внимания[821].

Труды Хальбвакса, в которых подчеркивалась социальная сторона индивидуальной памяти, приводящая к возникновению памяти коллективной, оказали значительное влияние на антропологию, социологию, историю культуры и устную историю[822]. В результате в этих дисциплинах коллективная память начала заслонять индивидуальную, в то время как психологические исследования памяти, которых мы коснемся в следующей главе, начали чрезмерно сосредоточиваться на индивидуальной памяти, без учета ее социальных аспектов. В последнее время с обеих сторон появляются попытки выправить этот крен и вернуть равновесие[823]. Так, антрополог Джеймс Фентресс и историк Средневековья Крис Уикхем совместно написали книгу о коллективной памяти, в предисловии к которой формулируют свою задачу так:

…Важная проблема, встающая перед каждым, кто хочет следовать за Хальбваксом в этой области: как разработать такую концепцию памяти, которая, полностью отдавая должное коллективной стороне сознательной жизни человека, не превращала бы индивидуума в какой–то автомат, пассивно повинующийся воле коллектива?[824]