Наконец, Мисталь описывает подход «динамики памяти», важный тем, что он противостоит тенденции растворять память о прошлом в ее функциях в настоящем[839]
. Социальная память предстает здесь как постоянный процесс «торга» с прошлым, показывающий, что существуют «пределы возможности для лиц, действующих в настоящем, переделывать прошлое сообразно своим интересам». Прошлое — не просто современный конструкт: оно «отчаянно сопротивляется попыткам себя пересмотреть». Каждый рассказ о прошлом — новая попытка понять взаимоотношения прошлого и настоящего. Эти взаимоотношения постоянно меняются, вместе с ними течет и развивается социальная память; однако этот процесс не ограничивается «выдумыванием» прошлого — он заключается в постоянном взаимодействии прошлого и социальной памяти[840]. Такой подход к коллективной памяти в исторической науке представляет собой близкую параллель с критикой Венсайны выдвинутого антропологом Джеком Гуди принципа полного гомеостаза (конгруэнтности) между устными преданиями и их использованием в устных сообществах. Мы уже упоминали об этом в главе 10, говоря о причинах сомневаться в правильности подхода критики форм к евангельским преданиям. Венсайна настаивает, что «между содержанием [устной традиции] и актуальными проблемами существует некоторая взаимосвязь — но отнюдь не тотальная», и отмечает, что «присутствие в различных традициях архаизмов опровергает теорию гомеостаза»[841]. Иными словами, социальная память или устная традиция, конечно, связана с настоящим — однако это сложная и изменчивая взаимосвязь. Прошлое с настоящим ведут своего рода торг, полный компромиссов и взаимных уступок: прошлое в этой борьбе — голос, который хочет быть услышанным. Его нельзя просто выдумать по своему усмотрению.Одна из ролей очевидцев в раннем христианстве состояла в том, чтобы дать этому голосу прозвучать в социальном контексте, где сообщество активно стремилось расслышать голос собственного прошлого — не ради прошлого как такового, но для того, чтобы понять взаимоотношения настоящего с теми решающими событиями, которые не только создали групповую идентичность этого сообщества, но и принесли спасение миру. Разумеется, некое взаимовлияние памяти о прошлом и актуальных событий имело место уже в свидетельствах очевидцев — однако в ограниченном масштабе, учитывая «изолированный» характер евангельских преданий (см. главу 11). Во многом именно очевидцы представляли собой начало, сопротивляющееся «подгонке» коллективной памяти под актуальные нужды. Коллективная память или традиция в процессе своего развития осознала это сопротивление и признала его как неотъемлемую часть своего самосознания. Когда предания об Иисусе полностью перешли к общине и атрибуция преданий облегчила общине изобретение новых традиций, о котором говорили критики форм — предания продолжали атрибутироваться очевидцам, и это охраняло их неизменность. Индивидуальные воспоминания не теряли своей сути, растворяясь в коллективной памяти, — напротив, именно в коллективной памяти они сохраняли свою идентичность. Введение свидетельств очевидцев в Евангелия сохранило эту идентичность на тысячелетия. Вновь и вновь христиане открывают взаимосвязь истории Иисуса с текущими обстоятельствами своей жизни — вновь и вновь прошлое встречается с настоящим. И в самих Евангелиях происходит эта встреча — встреча евангелистов с Иисусом, увиденным глазами очевидцев.
13. Память очевидцев