Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей

Сохраняет свое значение и та особая важность, которую придавали греко–римские историки свидетельствам участников описываемых событий. Несомненно, модернистское предубеждение против заинтересованных (и, следовательно, пристрастных) сторон в пользу незаинтересованных (и, как предполагается, нейтральных) наблюдателей играет важную роль в современной историографии (и не в последнюю очередь — в библеистике). Однако, как бы ни преуменьшалось значение точки зрения участника — именно она предоставляет нам уникальный доступ к живой подоплеке событий. Читатели истории по–прежнему хотят знать, как воспринимали события прошлого сами их участники. Для таких читателей историк может привести свидетельство, снабдив его, для лучшего понимания, контекстом и поясняющими комментариями. Однако, так или иначе, ему придется привести само свидетельство — если не буквально, то в пересказе. Такое свидетельство незаменимо: оно вводит нас в самую сердцевину событий, и соперничать с ним в этом могут лишь полу–художественные творческие реконструкции. Однако, в отличие от последних, реальное свидетельство может сообщить нам нечто совершенно неожиданное, такое, чего мы и вообразить не могли. (Шошана Фелман, описывая опыт чтения студентами различных текстов, содержащих свидетельства, отмечает: «Тексты–свидетельства не просто рассказывают о фактах, но и создают — каждый по–своему — ощущение странности»[1271]). К этому мы вскоре вернемся.

Современную параллель к работе греко–римских историков Самуэль Бирског видит в такой недавно сложившейся дисциплине, как устная история[1272]. В устной истории устные свидетельства очевидцев и участников событий записываются и оцениваются как таковые, а не как сырой материал для широкомасштабных обобщений специалистов–историков, отделяющий сообщаемые очевидцами факты от их позиций. Бирског пишет:

Подход, лежащий в основе устной истории, состоит в том, что необходимо позволить очевидцам событий формировать наши представления о прошлом. «Объекты» истории становятся «субъектами»: теперь они творят историю[1273].

Это не означает, что историк, опирающийся на устные материалы, всего лишь воспроизводит свидетельства. Такой историк предполагает диалог частных точек зрения очевидцев с более широкой точкой зрения специалиста. Рассказы очевидцев необходимо оценить (например, путем сравнения с другими рассказами), интерпретировать, так или иначе сложить из них единое целое. Однако работа историка, обращающегося к устным материалам, направлена на то, чтобы дать свидетелям возможность самим рассказать о своем опыте, и на исследование того, что означает для них быть частью истории[1274].

Свидетельства очевидцев и участников имеют особое значение, когда речь идет о событиях, выходящих за рамки повседневного опыта историков и их читателей. Чем исключительнее событие, тем более превратное представление о нем может создать историк, опираясь на одно лишь свое воображение. Без свидетельства очевидца, способного дать нам полное представление об этом странном и чуждом событии, мы неизбежно начнем подгонять его под собственный опыт. В таких случаях свидетельство инсайдера может ставить нас в тупик или вызывать недоверие: однако, если нашей целью действительно является поиск истины, необходимо позволить этому свидетельству остаться таким, как оно есть, а не загонять его в ограниченные рамки нашего опыта и наших ожиданий.

Когда мы ищем в современной истории парадигматический пример такого исключительного события[1275], на ум сразу приходит холокост. Рикер говорит о событии «на границе» опыта и репрезентации[1276] — выражение, заимствованное им у Сола Фридландера[1277]. (До того Рикер использовал термин «уникально уникальные события»[1278].) Свидетельства о холокосте, говорит он, «ставят перед нами проблему восприятия»: