Читаем Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей полностью

Связь между двумя случаями «пребывания» может показаться искусственной; однако, когда мы узнаем (в 21:24), что Любимый Ученик — основной свидетель, стоящий за евангельским повествованием, эта связь обретает смысл. Любимый Ученик провел день с Иисусом в самом начале его служения, еще до того, как Петр впервые его увидел (1:40–42): это показывает, что у него была возможность хорошо узнать Иисуса с самого начала. Таким образом подчеркивается, что он достоин роли основного свидетеля, показания которого формируют это Евангелие. Слова о его «пребывании» в конце Евангелия указывают на несение им свидетельства после того, как евангельская история Иисуса достигла завершения. Предназначение Петра — отдать жизнь за Иисуса и его последователей (21:18–19); предназначение Любимого Ученика — продолжать свидетельствовать об Иисусе. Таким образом, возможность для Любимого Ученика быть свидетелем открывается еще до того, как учеником становится Петр, и свидетельство его продолжится и после того, как Петр закончит свое ученичество. В определенном смысле оно продолжится до второго пришествия, поскольку это свидетельство заключено в Евангелии. В таком смысле оно простирается от первого «пришествия» Иисуса во времена свидетельства Иоанна Крестителя (1:29, 30) до второго «пришествия» Иисуса в будущем (21:22, 23). Таким образом, прием inclusio свидетельства очевидца используется в Евангелии от Иоанна очень изобретательно.

Учитывая столь сложное и тонко продуманное использование inclusio свидетельства очевидца, мы заключаем, что Евангелие от Иоанна указывает на Любимого Ученика как на того ученика, чьи сообщения очевидца стали важнейшим источником евангельского исторического повествования.


Любимый Ученик как идеальный свидетель и автор

Рассмотрим более подробно ту роль, которую играет Любимый Ученик в евангельском повествовании. Он появляется сравнительно нечасто: в 1:35–40; 13:23–26; 19:25–27, 35; 21:2, 7, 20–24, а также, возможно, в 18:15–16. Во всех этих отрывках о нем говорится, разумеется, в третьем лице — в полном соответствии с принятой историографической практикой. Античные историки, упоминая о себе как об участниках или наблюдателях описываемых событий, как правило, делали это в третьем лице, называя себя по имени — так поступали Фукидид, Ксенофонт, Полибий, Юлий Цезарь, Иосиф Флавий[1008]. Говард Джексон объясняет эту практику как «само–дистанцирование и само–объективацию», которая «придавала повествованию атмосферу незаинтересованной объективности и беспристрастия»[1009]. В этом я сомневаюсь. На мой взгляд, этот прием использовался с довольно очевидной целью — чтобы отделить автора как героя повествования, участвующего в событиях наряду с другими героями, от автора–рассказчика, повествующего об этих событиях, или, пользуясь терминологией Меира Штернберга, провести границу между «собой как им — действующим лицом в рассказе» и «собой как мной — рассказчиком»[1010]. Автор, выводящий себя в роли персонажа в собственном повествовании, связан с этим повествованием двояко, и эти два рода связи не стоит смешивать. Если бы, описывая свою роль в событиях, о которых идет речь, он говорил о себе в первом лице — это привлекло бы внимание читателей к автору–повествователю, который рассказывает эту историю и обращается к читателям. Если за этим не стоит какая–то специальная цель, то это просто ненужное рассеивание читательского внимания. Использование третьего лица позволяет автору как автору оставаться за пределами своего рассказа. Как пишет об этом Тоуви: «Возможно, автор I столетия не видел иного способа отделить себя–повествующего от себя–жившего и действовавшего, кроме использования местоимения в одном случае и имени — в другом»[1011]. Независимо от того, знал ли автор Четвертого Евангелия какие–либо иные способы — упоминание себя в третьем лице было очевидным решением и хорошо известной историографической практикой.

Не менее чем различие между автором–участником событий и автором–повествователем, важна была для античных историографов и связь между ними. Роль, которую играл автор в событиях, имеет самое непосредственное отношение к рассказу о них: она дает ему то, что Бирског называет «непосредственным свидетельством очевидца» — то есть квалификацию надежного и достоверного источника. Вспомним еще раз слова Иосифа: «Я смог написать историю войны, поскольку во многих ее событиях был участником, и для большинства событий — очевидцем» (Против Апиона, 1.55). Если Ин 21:24 означает нечто подобное в применении к Любимому Ученику, то нам следует ожидать от него достаточно значительной роли в повествовании — такой, которая позволила ему выполнить задачу основного свидетеля и автора Евангелия. Далее мы увидим, что этот принцип объясняет появление Любимого Ученика именно в этих, сравнительно немногих, эпизодах повествования.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Архетип и символ
Архетип и символ

Творческое наследие швейцарского ученого, основателя аналитической психологии Карла Густава Юнга вызывает в нашей стране все возрастающий интерес. Данный однотомник сочинений этого автора издательство «Ренессанс» выпустило в серии «Страницы мировой философии». Эту книгу мы рассматриваем как пролог Собрания сочинений К. Г. Юнга, к работе над которым наше издательство уже приступило. Предполагается опубликовать 12 томов, куда войдут все основные произведения Юнга, его программные статьи, публицистика. Первые два тома выйдут в 1992 году.Мы выражаем искреннюю благодарность за помощь и содействие в подготовке столь серьезного издания президенту Международной ассоциации аналитической психологии г-ну Т. Киршу, семье К. Г. Юнга, а также переводчику, тонкому знатоку творчества Юнга В. В. Зеленскому, активное участие которого сделало возможным реализацию настоящего проекта.В. Савенков, директор издательства «Ренессанс»

Карл Густав Юнг

Культурология / Философия / Религиоведение / Психология / Образование и наука
Введение в Ветхий Завет Канон и христианское воображение
Введение в Ветхий Завет Канон и христианское воображение

Это одно из лучших на сегодняшний день введений в Ветхий Завет. Известный современный библеист рассматривает традицию толкования древних книг Священного Писания в христианском контексте. Основываясь на лучших достижениях библеистики, автор предлагает богословскую интерпретацию ветхозаветных текстов, применение новых подходов и методов, в особенности в исследовании истории формирования канона, риторики и социологии, делает текст Ветхого Завета более доступным и понятным современному человеку.Это современное введение в Ветхий Завет рассматривает формирование традиции его толкования в христианском контексте. Основываясь на лучших достижениях библейской критики, автор предлагает богословскую интерпретацию ветхозаветных текстов. Новые подходы и методы, в особенности в исследовании истории формирования канона, риторики и социологии, делают текст Ветхого Завета более доступным и понятным для современного человека. Рекомендуется студентам и преподавателям.Издание осуществлено при поддержке организации Diakonisches Werk der EKD (Германия)О серии «Современная библеистика»В этой серии издаются книги крупнейших мировых и отечественных библеистов.Серия включает фундаментальные труды по текстологии Ветхого и Нового Заветов, истории создания библейского канона, переводам Библии, а также исследования исторического контекста библейского повествования. Эти издания могут быть использованы студентами, преподавателями, священнослужителями и мирянами для изучения текстологии, исагогики и экзегетики Священного Писания в свете современной науки.

Уолтер Брюггеман

Религиоведение / Образование и наука