Иисус и победа Бога

2) Самое важное: ни из чего не видно, что в I веке кто–то ждал, что Мессию убьют язычники, Мессия воскреснет, а история будет продолжаться.

Значит, независимо от нашего понимания воскресения, мы не можем представить, в каком контексте ученики могли бы сказать: «Мы и не думали, что он — Мессия. Мы считали его просто пророком. Но раз уж он воскрес, то должен быть Мессией, хотя и не сделал того, что, как мы ожидали, сделает Мессия». И будем честны: если аргументация здесь до такой степени буксует, мы идем неверным путем.

Легкость, с которой аргумент «воскресение, значит, мессианство» был принят в XX веке, видимо, во многом вызвана путаницей относительно обеих сторон уравнения. Действительно, после воскресения Иисуса его ученики взглянули на распятие иначе. Однако воскресение не придало бы Иисусу, его жизни и смерти, «мессианский» смысл, если бы этот смысл каким–то образом уже не присутствовал. Именно данное соображение сейчас все более возвращает ученых к мысли, что в смерти Иисуса, а может, и в его жизни, должно было быть (парадоксальным образом) что–то мессианское[1719]. Оно отражает и предупреждающий удар исследователей, по мнению которых, всякий «мессианский» материал в Евангелиях должен быть

ex hypothesi выдумкой ранней Церкви. Если Иисус был столь непохож на чаемого Мессию, а его движение — на мессианское движение, к чему зря беспокоиться и придумывать тексты, высказывания и особенно титул, который будет в лучшем случае неуместным, а в худшем — обманчивым и опасным?

Уместно вспомнить наш критерий двойного сходства и двойного различия[1720]. Забегая вперед, можно предложить следующее:

Снова и снова мы находим одновременно преемственность и разрыв преемственности — с нехристианским иудаизмом, с одной стороны, и с ранней Церковью, с другой. И это усиливает нашу уверенность как историков в достоверности материала.

Даже беглый взгляд на мессианство в иудаизме и ранней Церкви неумолимо возвращает нас к вопросу: как понятие мессианства попало из иудаизма в раннюю Церковь? В конечном счете, проще всего предположить: переход этот осуществил Иисус. Есть ли какие–то указания на то, что Иисус считал себя, в сколь угодно парадоксальном смысле, Мессией, представителем Израиля, посланным ГОСПОДОМ возглавить великое движение национального освобождения?

3. Иисус и царский сан: события в Иерусалиме

(i) Введение

Итак, проблема не в том, чтобы вписать Иисуса в заранее расписанный контекст «того, как евреи представляли себе Мессию»: такой вещи не суще ствует в природе. Не можем мы и просто собрать различные ветхозаветные proof–texts (тексты–доказательства) и спрашивать, какие из них сыграли свою роль в программе Иисуса и осознании им собственного призвания. Тексты важны, но еще важнее контексты. Сосредоточиться нужно на деятельности, рассказах и символах, отличающих служение Иисуса, с одной стороны, и разнообразные направления еврейских мессианских чаяний, с другой.

Современная дискуссия по данному вопросу (широкая, но несколько размытая) выделила два центральных момента: titulus и Храм. Обычно считается, что надпись на кресте, с указанием вины Иисуса, достоверна. Когда Иисус умирал, над его головой было написано: «Царь Иудейский»[1721]. Это само по себе неудивительно: мессианских претендентов, бывало, распинали. Вопрос: почему кому–то пришло в голову выдвинуть такое обвинение против Иисуса и почему, вопреки массе кажущихся указаний на противоположное, оно сработало? Основной ответ связан с акцией Иисуса в Храме, которую сейчас обычно считают непосредственной причиной его казни.

Эти два центральных момента наметят канву для нашего анализа. Каким образом акция в Храме замышлялась и/или воспринималась как мессианская? Насколько обвинение против Иисуса, по которому его казнили, отражало его программу?

(ii) Акция в Храме

В евангельских повествованиях акция в Храме — самое явное проявление мессианской деятельности. Мы уже подробно разбирали ее в главе 9, где пришли к выводу: она касается не только религии, но и царского сана; не только очищения, но и осуждения. Иисус претендовал на то, что имеет определенную власть над Храмом. Фактическими управителями Храма в то время были первосвященники, но библейская модель, не умиравшая и находившая выражение в текстах и исторических движениях, говорила: правитель Храма — истинный давидический царь.

Перед нами не столько учение, сколько символический акт. Как мы уже неоднократно видели, на поступки с символическим значением Иисус был способен столь же, сколь и его современники. В то время и в той культуре, когда он ехал на осле по Елеонской горе, через Кедрон к Храмовой горе, это было царским притязанием, красноречивее всяких слов[1722]. Аллюзия на Захарию (и некоторые другие отрывки) очевидна: