Иисус Навин. Давид

Авессалом был потрясен и лишился дара речи от унижения и гнева. Он с радостью вернулся из Гессура, считая, что прощен отцом и возвращается на подлежащее ему место в Израиле. Вместо этого его выманили из ссылки ради вечного позора — принародного и по воле собственного отца. Его душа была больно ранена вероломством Давида. Авессалом был терпелив, но не безгранично. В случае с Амноном мы уже видели, во что у него выливается затаенная обида. И теперь, после безрезультатных попыток с помощью Иоава и других людей добиться встречи с царем и доказать ему свою правоту Авессалом впервые стал думать о мятеже.

Вне всякого сомнения, и в Иерусалиме, и вне его существовали своекорыстные интриганы, которые пытались внушить ему идею восстания. Но Авессалом и без них отлично видел бездеятельность отца, и ропот народный, и необходимость перемен. О многом знал и сам Давид. Лазутчики постоянно приносили отчеты о недовольстве в стране советнику Ахитофелу, который дипломатично, но настойчиво пытался пробудить чувство ответственности у Давида. Как ни старался Ахитофел, Давид его, казалось, не слышал.

Неизвестно, когда именно Авессалом окончательно решился свергнуть своего отца. Во всяком случае, он долго медлил, ибо был человеком рассудительным. Он вполне понимал всю сложность столь крупного поворота событий, необходимость планировать тайно, медленно и осмотрительно, готовить надежную поддержку среди чиновников, в армии и в народе. Чтобы не возбуждать подозрений, Авессалом продолжал настаивать на примирении с отцом. Но его усилия всегда заканчивались провалом. Прошло два полных года со времени его неудачного возвращения из Гессура. Иоав, смущенный упрямством Давида и раздраженный чрезмерной настойчивостью Авессалома, не хотел больше иметь дела с царевичем.

План Авессалома свергнуть Давида теперь зависел прежде всего от признания хоть какой-то законности своего престолонаследия. У Иоава было большое поле овса рядом с владениями Авессалома. Как только овес созрел, царевич приказал своим слугам поджечь поле Иоава и при этом не скрывать своей причастности к поджогу. Как и следовало ожидать, пожар заставил Иоава тут же примчаться в дом к Авессалому, требуя объяснений:

— Зачем слуги твои выжгли мой участок огнем?

И Авессалом ледяным тоном ответил:

— Вот, я посылал за тобою, говоря: приди сюда, и я пошлю тебя к царю сказать: зачем я пришел из Гессура? Лучше было бы мне оставаться там. Я хочу увидеть лице царя. Если же я виноват, то убей меня.

Уловка Авессалома удалась. Иоав тут же отправился к царю, высказал Давиду претензии царевича и красноречиво ходатайствовал за него. Неожиданно Иоав обнаружил, что его доводы энергично поддержал старый Ахитофел. Действия советника были вызваны мотивами, которые потрясли бы Иоава, если бы он знал о них. А дело в том, что Ахитофел был тайно завербован сторонниками Авессалома после того, как старик поневоле пришел к выводу, что Давид уже не в состоянии править Израилем. Быть может, Ахитофел так и не поступил бы, но он до сих пор не мог простить царю подлую историю с Вирсавией, своей внучкой.

Итак, два самых близких советника убедили Давида, что он несправедлив к своему сыну. Почувствовав себя виноватым, царь незамедлительно вызвал к себе Авессалома. Они крепко обнялись, и Давид заплакал. Его чувства были искренними, хоть и несколько запоздалыми. Но не так было с Авессаломом. Для него примирение запоздало непоправимо. Через Ахитофела Авессалом стал накапливать сторонников в коленах, играя на их консерватизме и недоверии к переменам, олицетворяемым, как им казалось, центральной властью в Иерусалиме. И теперь, когда Авессалому удалось восстановить милость царя, он мог действовать более открыто в своем стремлении к всенародной поддержке. Он завел роскошные колесницы и официальную свиту в пятьдесят скороходов. В какую бы часть страны Авессалом ни ехал, телохранители возвещали о его прибытии, бегом опережая колесницу. На народ это производило немалое впечатление.

Из всех прегрешений и ошибок Давида вероятно, самым серьезным было пренебрежение обязанностью вершить правосудие — служить главным судьей в делах, включающих частные жалобы, тяжбы между кланами и коленами, и толковать гражданские законы. Постоянный поток ходатаев стекался в Иерусалим со всех концов царства, добиваясь суждения царя, но тут же узнавали, что он отменил все публичные встречи и учредил подменный суд, которому поручено разрешать их тяжбы.

Таким сообщениям почти не верили, когда об этом рассказывали, вернувшись домой, и Авессалом этим воспользовался. Часто он становился при дороге у главных ворот Иерусалима со своей многочисленной свитой. Когда путники объявляли охранникам, что они тщетно искали справедливости у царя, Авессалом подзывал их к себе и, проявляя трогательную заботу, расспрашивал, из какого они города или колена, а затем произносил рассчитанную тираду, звучавшую приблизительно так: