Иисус неизвестный

Здесь, в искушении Царствами, у двух синоптиков, вместо Духа Святого, — дьявол: у Матфея, «дьявол берет Иисуса на весьма высокую гору» (4, 8); у Луки, «возводит» Его не на гору, а на какую-то неизвестную высоту, должно быть потому, что, уже не видя глазами чуда — «прорыва-прозрения» в иную действительность, Лука сомневается, чтобы с какой бы то ни было горы можно было увидеть «все царства мира» (4, 5.) Но у всех трех синоптиков возводит Иисуса в пустыню для искушения Дух Святой, а в уцелевшем у св. Юстина отрывке неизвестного Евангелия — дьявол:

…только что вышел (Иисус) из Иордана… дьявол, приступив к Нему, искушал Его, как написано о том в Воспоминаниях Апостолов.[395]

Там, где в одном Евангелии Дух Святой, в другом — дьявол, и наоборот. В том-то и ужас всего Искушения, может быть не только для нас, но и для слышавших о нем из уст Самого Иисуса, что два борющихся из-за Него Духа, как бы в смерче два вихря, свиваются и смешиваются так, что уже нельзя различить, где один, где другой, кто один, кто другой.

XV

Так же спутан и порядок искушений: у Матфея второе искушение — полетом, третье — царствами; у Луки наоборот; а в Евангелии от Евреев уже все три переставлены: первое — царствами, второе — полетом, третье — хлебом. А ведь этим-то именно — порядком искушений — все и решается в их тройной — дьявольской, божеской, человеческой диалектике.

Что же это значит? Значит: на ухо, в темноте, прошептано; слушают, страшатся, не понимают от страха. Страшно, может быть, и Ему самому: знает, что надо им сказать все, потому что искушаться будут и они, как Он; но страшно, победят ли все. Может быть, и точного воспоминания о том, что произошло не только «в трех измерениях». Он уже не находит в своей человеческой памяти; ни слов, ни понятий земных не находит, чтобы сказать об этом людям.

Вот почему таким смутным, как будто забытым, кажется все в евангельском рассказе об Искушении, а на самом деле все четко, памятно, подлинно. И вот почему такой ужас во всем.

XVI

В двух кратчайших и темнейших стихах Марка — двух, как бы в темноте на ухо прошептанных, неразгаданных тайнах — ужас этот чувствуется особенно. Здесь уже Дух не «ведет» и не «возносит» Иисуса, а «гонит» Его, тотчас после Крещения (Марково-Петрово «тотчас», здесь особенно стремительно), «кидает», «выкидывает» из обитаемых мест в пустыню, как дыхание бури — сорванный с дерева лист. Как бы с математической точностью физики земной: угол падения равен углу отражения, правый маятника размах равен левому, — действует и закон небесной метафизики: сколько исполнился Духом Святым Иисус, столько же искушается дьяволом.

И был Он там в пустыне сорок дней искушаем. И был со зверями, и Ангелы служили Ему. (Мк. 1, 13.)

Как был искушаем? почему рядом с Ангелами звери? откуда они, и какие, — настоящие ли звери пустыни, или только рожденные дьяволом призраки? И что они делают с Искушаемым? Марк-Петр молчит об этом; знает, может быть, больше, чем говорит, но язык прилипает к гортани от ужаса.

Сколько бы завилось вокруг этой загадки сатанинских ересей, сколько бы душ погибло, если бы невыносимо сгущенный ужас Марка-Петра не был разрежен у Луки и Матфея, в трех Искушениях. Эти могут говорить: им уже не так страшно, может быть, потому, что и не так свято, о чем тот молчит.

XVII

Господи, дай мне искусить Христа-Мессию, —

как будто не просит сатана (в Талмуде), а по какому-то праву требует, зная, что Бог отказать ему не может.[396]

Вот он в руке твоей (Иов. 2, 6), —

говорит Господь сатане о непорочном Иове; скажет и о Сыне Единородном. Сына Отец предаст для искушения дьяволу: это даже не страшно, а невообразимо для нас, существ живущих в трех измерениях, как то, что происходит в измерении четвертом.

Сына возносит Матерь-Дух дыханием-лобзанием любви, тишайшим, и тоже передает, как бы из рук в руки, дьяволу. И вольно, радостно, как учащийся ходить младенец, Сын идет от Матери, — зная или не зная, к кому идет и зачем? Не страшно и это, а невообразимо для нас. В голову могло ли прийти что-либо подобное существам, живущим в трех измерениях, если бы о том не сказало им Существо иного измерения? Вот знак подлинности всего свидетельства, уже нечеловеческий, как бы небесным огнем на земном событии выжженная печать.

XVIII

К воле человеческой, во всяком искушении, если вообще слово это что-либо значит, приближается зло нечеловеческое — дьявол. И чем сильнее искушаемый, тем искушение сильнее; тем тоньше волю от зла отделяющий волосок.

Могли искуситься, согрешить, Иисус? Кажется, и здесь, как во всех последних глубинах религиозного опыта, — антиномия — «противоположно-согласное»:[397] мог и не мог. Если бы не мог, не был бы Сыном человеческим; если бы мог, не был бы Сыном Божиим.

Видит ли, знает ли дьявол, с кем имеет дело? Опять «противоположно-согласное»: знает и не знает. Видит все, кроме одной слепой — ослепляющей точки: Любви-Свободы. А в ней-то для обоих — Искушаемого и Искусителя — все и решается.

Знаю Тебя, кто Ты, Святый Божий, —