Иисус неизвестный

Эта притча — в слове; а вот она же и в действии. Утром в Понедельник, возвращаясь в Иерусалим из Вифании, взалкал Иисус, —

и, увидев при дороге смоковницу, подошел к ней, и, ничего не нашедши на ней, кроме листьев, говорит ей: да не будет же впредь от тебя плода вовек.

И смоковница тотчас засохла. (Мт. 21, 17–19.)

Если же засохла и не «тотчас», то завтра засохнет наверное:[753] «Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут».

Кто эта смоковница? Весь Израиль, а может быть, и все человечество. В этом-то «может быть» — Его Агония и наша.

XII

Днем Он учил во храме, а ночи, выходя, проводил на горе Елеонской.

И весь народ с утра приходил к Нему в храм слушать Его. (Лк. 21, 37–38.)

Вечером в Среду уйдет из Иерусалима в Вифанию, и народ уже не увидит Его, пока не выведет Его к нему Пилат, в терновом венце и багрянице, осмеянного, оплеванного, окровавленного.

Се, Царь ваш! (Ио. 19, 14)

Но, прежде чем уйти, скажет Сын человеческий Израилю — всему человечеству — последнее слово, неумолкаемое до конца времен. В том-то и сила этого слова, что оно никогда не умолкнет; через двадцать веков будет звучать, как будто сказано сейчас.

Горе вам, книжники и фарисеи, что затворяете царство небесное людям; ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете.

Горе вам, вожди слепые!

Самое внутреннее в людях обличает взор всевидящий: гробы набеленные прозрачны под ним, точно хрустальны, и видно, какая нечисть внутри. Слушают фарисеи молча, не двигаясь, точно пригвожденные к позорному столбу; не могут уйти, должны дослушать все до конца. «Горе! Горе! Ouai! Ouai!» — как бича ударяющего свист.

Первая вспыхнувшая искра Вечного Огня:

идите от Меня, проклятые, в огнь вечный;

первая точка Страшного Суда во всемирной истории — вот что такое это слово.

О, если бы можно было нам сказать: «Это они, а не мы; огненным бичом их лица — не наши исполосованы»! Но стоит нам только посмотреться в зеркало, чтобы и на своем лице увидеть след бича Господня.

Дополняйте же меру отцов ваших.

Да придет на вас вся кровь праведная, пролитая на земле, от крови Авеля…

Истинно говорю вам, что все это придет в род сей… Се, оставляется вам дом ваш пуст. (Мт. 23).

Чей дом? Только ли Израиля? Нет, и всего человечества.

Если не покаетесь, все так же погибнете. (Лк, 13, 3.)

Это — самое огненное, яростное, «мятежное», «переворотное», «революционное» из всех на земле сказанных слов. Только в тот день, когда оно исполнится (а мы все слышим или могли бы услышать, что слово это слишком верно и вечно, чтобы могло не исполниться), только в тот день и начнется не мнимая, а действительная, не наша, «демоническая», а Его, Божественная, Революция — путь к царству Божию на земле, как на небе.

XIII

«Или Он, или мы; если мы с Богом, то Он с диаволом», — думают враги Господни, не только фарисеи-лицемеры, но и люди глубокой совести. Очень вероятно, что были минуты, когда мудрые политики, слуги Ганановы, надеялись, что дело с Иисусом кончится, как все на свете кончается, — ничем, сойдет на нет, игра будет вничью. Но были, вероятно, и другие минуты, когда чувствовали они, что почва уходит у них из-под ног, и всегдашнее правило их: «не двигать неподвижного» — может оказаться недостаточным: все куда-то сдвинулось, началось-таки «возмущение в народе». «Шут на осле» для них страшнее, чем думал Ганан.

XIV

Кажется, в Среду под вечер, после той «возмутительной» речи, собрались члены Синедриона в доме Каиафы:[754]

И положили в совете, схватив Иисуса хитростью, убить. (Мт. 26, 3–4).

Но говорили: только не в праздник (Пасхи), чтобы не сделалось возмущение в народе. (Мк. 14, 2.)

«Только не в праздник» — значит «до праздника»:[755] все согласны в том, что надо спешить и, несмотря на опасность «возмущения», кончить все в оставшиеся от Среды до Пятницы сорок восемь часов.[756] «Хитростью схватив, убить» — значит: убить тайным, из-за угла, нападением, может быть, наемных убийц.

Что произошло на этом последнем совещании, мы не знаем; но можем об этом хотя бы отчасти судить по свидетельству IV Евангелия о другом подобном совещании, более раннем, но в те же предпасхальные дни (Ио. 11,55).

Первосвященники же и фарисеи собрали совет и говорили: что нам делать?

Если оставим Его так, то все уверуют в Него и придут римляне и овладеют и местом нашим (храмом), и народом. (Ио. 11, 48.)

«Что нам делать?» — почти крик отчаяния. Струсили так, что потеряли голову. Может быть, и в том последнем решении: «хитростью схватив Его, убить» — храбрость отчаяния. Это еще яснее при Вшествии в Иерусалим:

видите, что ничего не можете сделать? Весь мир идет за Ним. (Ио. 12, 19.)

Только мудрый Ганан знает, что надо делать. Он-то и говорит устами Каиафы — одной из послушных, в кукольном театре на невидимых ниточках движущихся кукол:

вы ничего не знаете; и не рассудите, что лучше нам, чтобы один человек умер за народ, нежели чтоб весь народ погиб. (Ио. 11,49–50.)

Цель оправдывает средства в политике, а в арифметике миллион человеческих жизней больше одной.[757] В голову им не приходит однажды Никодимом, членом Синедриона, заданный вопрос: