Иисус неизвестный

Кто этот ударивший, синоптики не знают; знает или догадывается только Иоанн (18, 10): Симон Петр.

Тогда говорит ему Иисус: возврати меч твой в место его, ибо все, взявшие меч, от меча погибнут.

Это едва ли возможное и вероятное здесь порицание, — может быть, воспоминание о Нагорной проповеди:

злу не противься (Мт. 5, 39), —

только — в I Евангелии; в IV-м (18, 11), — проще и естественнее, — кажется, без всякого порицания:

вложи меч в ножны; Мне ли не пить чаши, которую дал Мне, Отец?

В III Евангелии (22, 49–51), — еще дальше от порицания и, может быть, исторически еще вероятнее:

бывшие же с Ним, видя, к чему дело идет, сказали Ему: Господи! не ударить ли нам мечом?

И, не дожидаясь ответа, один из них ударяет.

Тогда Иисус сказал: оставьте, довольно,

В греческом подлиннике здесь, хотя слово иное, но смысл почти тот же и такой же далекий от порицания, как в том слове, на Тайной Вечере:

…Господи! вот у нас два меча. Он сказал им: довольно. (Лк. 22, 38.)

Но, кажется, и здесь опять молчание Господне у Марка исторически подлиннее и религиозно вернее всего.

Тем, что здесь ученик, обнажающий меч за Учителя, не назван по имени, подтверждается косвенно то, что это сам Петр (никогда в свидетельствах своих не выступающий вперед, разве только в тех случаях, когда это нужно, чтобы обличить себя и покаяться); подтверждается и то, что такое «противление злому» самому Петру-Марку не кажется злом: будь он действительно осужден Иисусом, то, уж конечно, не преминул бы вспомнить об этом, чтобы лишний раз обличить себя и покаяться.

Итак, если верить надежнейшему, кажется, свидетельству вероятного очевидца, Петра, Господь не осудил обнаженного за Него меча; если же верить тоже довольно вероятному, потому что для Церкви слишком неимоверному, «соблазнительно»-загадочному слову Господню в III Евангелии о двух мечах, то и благословил.

Надо ли говорить, какое неисчислимое значение это может иметь для отграничения христианства от всех видов буддизма («непротивление злу насилием») и для христианского учения о власти (но только в смысле римской «теократии») на возможных путях человечества к царству Божию?

Схваченный и «связанный» (Ио. 18, 22), Иисус говорит:

точно на разбойника, вышли вы с мечами, чтобы схватить Меня.

Каждый день с вами сидел Я, уча в храме, и вы не брали Меня. (Мт. 26, 55.)

Но теперь ваш час и держава тьмы (Лк. 22, 53), —

той самой тьмы кромешной, в которую вышел Иуда из света Сионской горницы.

Тогда все ученики, оставив Его, бежали. (Мт. 26, 56.)

Все вы соблазнитесь о Мне в эту ночь, ибо написано: «поражу пастыря, и рассеются овцы» (Мк. 14, 27), —

предрекает им Иисус еще на пути в Гефсиманию, как будто забывая о том, чем будет их бегство, «отречение», для Него самого, думает только о них, Милосерднейший, — как бы облегчить им будущее раскаяние; как будто извиняет и оправдывает их заранее: если «написано», «предсказано», то неминуемо; берет на Себя и этот стыд.

То же — и в IV Евангелии, но еще нежнее, милосерднее:

если Меня ищете, оставьте их, пусть идут.

Отче!.. из тех, которых Ты дал Мне, Я не погубил никого. (Ио. 18, 8–9).

Пусть идут, бегут, спасаются, рассеются по всей земле и разнесут по ней семена царства Божия.

Слышится и в этом последнем, до Воскресения, сказанном ученикам слове Господнем тишина любви, побеждающей жизнь и смерть.

XXII

Противоречие между синоптиками и IV Евангелием в Гефсиманском свидетельстве кажется неразрешимым; но, может быть, и оно, как столько других подобных, разрешилось бы для нас, если бы мы поняли, что Иоанн и здесь, по своему обыкновению, обнажает религиозную душу истории; переносит невидимое, внутреннее, в видимое, внешнее; то, что происходит в вечности, в мистерии, — в то, что произошло однажды, во времени, в истории.

…Взяв когорту… Иуда повел ее туда (в Гефсиманию) (Ио. 18, 3).

Римскую когорту, полтысячи воинов, с трибуном во главе (Ио, 18, 12), весь гарнизон Антониевой крепости. Иуда берет и ведет, куда ему угодно. Кто разрешил ему это сделать? Пилат? Но весь почин в этом ночном походе принадлежит иудейским властям, а Пилат узнает о нем лишь поутру.[855] Кажется, и этой одной исторической невозможности достаточно, чтобы убедиться, что Иоанново свидетельство — не история. Что же это, голый вымысел? Нет, мистерия, или то, что неверующие, а может быть, и не знающие, потому что слишком поверхностные наблюдатели называют «мифом», «легендой», «апокрифом».

Три глухих намека в Евангельских свидетельствах указывают на то, около каких исторических точек возник этот миф или эта мистерия.

XXIII

Первый намек — у Матфея (26, 52–53), в слове Господнем Петру или неизвестному, обнажившему меч:

возврати меч твой в место его… Или ты думаешь, что Я не мог бы сейчас умолить Отца Моего, и Он представил бы Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов!