Иисус неизвестный

Des Chaos wunderlicher Sohn,

самый убедительно-личный, сущий из дьяволов, — спрашивает, вовсе не шутя.

Кто же ты?

Wer bist du denn?

Слишком осязательно-опытно чувствует Гёте в мире и в себе присутствие — пришествие — „демонического“, чтобы ответить на вопрос: „что такое дьявол?“ — с такой же легкостью, как это делают нынешние „просвещенные“ люди, может быть, вовсе не XX века, а все еще XIX или наших дней: „дьявол — ничто, суеверная легенда прошлых веков“.

II

Чтобы глубоко сомневаться, надо верить глубоко: глубже всего верующие люди, святые, и сомневаются глубже всего.

„Право же, иные из них не ниже тебя по развитью… Такие бездны веры и неверья могут созерцать, в один и тот же момент, что иной раз кажется, только бы еще один волосок, — и полетит человек в бездну“, — говорит Черт Ивану Карамазову. Опытом святых, может быть, не следовало бы и нам пренебрегать в ответе на вопрос: „Что такое Зло — дьявол?“

— Ты не сам по себе, ты—я, ты есть я, и более ничего… Ты сон и не существуешь, — борется Иван с Чертом.

— По азарту, с каким ты отвергаешь меня, я убеждаюсь, что ты все-таки веришь в меня, — смеется Черт.

— Нимало. На сотую долю не верю.

— Но на тысячную веришь. Гомеопатические-то доли ведь самые, может быть, сильные. Признайся, что веришь, ну, на десятитысячную… Я тебя вожу между верой и безверьем попеременно, и тут у меня своя цель… ведь когда ты во мне совсем разуверишься, то тотчас меня же в глаза начнешь уверять, что я не сон, а есть в самом деле… вот я тогда и достигну цели…

III

Черт Ивана Карамазова — только ли „бред“, „галлюцинация“, или еще что-то, хотя бы на ту „десятитысячную долю“, — какой-то неведомый религиозный опыт, прорыв в иную действительность, из трех измерений — в четвертое, какое-то видение — прозрение, как самому видевшему кажется, когда „сон“ уже рассеялся: „Нет, нет, нет! Это был не сон. Он был“.

„Критика чистого разума“ не могла бы, конечно, ответить на этот, за ее пределами поставленный, вопрос: „был или не был?“

„Дьявола нет, потому что нет Абсолютного Зла, есть только относительная убыль добра“ — эта возможная метафизическая истина или ложь — такая же насмешка над погибающей во зле душой человеческой, как истина физическая: абсолютного холода нет, есть только относительная убыль тепла, — насмешка над замерзающим человеческим телом: может иногда и относительное для разума быть абсолютным для тела, — знают это или узнают когда-нибудь оба, душа и тело, по страшному опыту.

Можно, конечно, не верить ни в Бога, ни в дьявола, но нет оснований, веря в личного Бога, не верить и в личного дьявола.

Какое же у него лицо? Наше, вероятно, в те минуты, о которых мы хотели бы забыть, и забываем, действительно, со страшною легкостью. „Он — это я… Все мое низкое, все мое подлое и презренное“, узнает себя в черте, как в увеличительном, но страшно-точном зеркале, Иван Карамазов. „Я“ — в моей неотступной тени, в моем „двойнике-приживальщике“, — в еще не постигшем меня, но уже грозно-близком, неземном пределе зла, — вот что такое дьявол.

IV

Пугало не пускает птиц к винограду; нынешних — бывших христиан ко Христу не пускает дьявол.

„Верить, как верил Иисус, кто мог бы в наши дни? Он верил в бесов, а мы уже не верим“, — простодушно высказывает один протестантский богослов то, что на уме или на сердце почти у всех нынешних — бывших христиан.[387] Но если маленький школьник наших дней мог бы исправить ошибку Иисуса в существе зла-дьявола, то где же порука, что не ошибался Он также и в существе добра-Бога? А ведь этого одного достаточно, чтобы рушилось все христианство.

Только и делает Иисус всю жизнь, что борется не с отвлеченным, безличным злом, а с таким же личным и живым, как Он сам, врагом своим, дьяволом. К этому-то лицу Зла относится и прошение молитвы Господней: „избави нас от Лукавого“.

В дом сильного вошедши, никто не может расхитить имение его, если прежде не свяжет сильного; и тогда расхитит дом его. (Мк. 3, 27.)

Это именно и делает Иисус всю жизнь. Главное, постоянное чудо Его — из Него исходящая и бесов изгоняющая „сила“ dynamis. Только для того и принял Он на Себя плоть и кровь, чтобы в крови и плоти,

смертью Своей, лишить силы державу смерти имеющего дьявола (Евр. 2, 14.)

„Господи, и бесы повинуются нам о имени Твоем“, — радуются посланные Семьдесят, возвратившись к Господу. Он же сказал им:

Я видел сатану, спадшего с неба, как молния. Се, даю вам власть наступать… на всю силу вражию. (Лк. 10, 17–19.)

Если нет сатаны, то ничего не видел Господь на небе и ничего не дал людям на земле; вся Его жизнь — борьба ни с чем за ничто.

Надо быть последовательным: или вовсе отвергнуть Христа, или принять Его таким, как Он есть. Иисус без дьявола — человек без тени, — сам только тень, и вся Его жизнь — „роковая ошибка“, по слову Ренана, или по слову Цельза: „жалкою смертью кончил презренную жизнь“.

V

Вся тайная жизнь Иисуса, так же как явная, есть борьба с дьяволом, названная в Евангелиях — „Воспоминаниях Апостолов“, — вероятно, с Его же, Иисусовых, слов, — „искушением“.