Иисус. Все мировые исследования

Ибо, будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести: для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона – как чуждый закона, – не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, – чтобы приобрести чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых. Сие же делаю для Евангелия, чтобы быть соучастником его.

Этот отрывок разные люди понимают по-разному, однако господствует мнение, что в нем отражается адаптивность психагога[2205]. Что это такое? Отличное объяснение этому дает Сенека, сравнивая труд наставника со схожей работой врача:

Но пусть даже все открыто древними – всегда будет ново и применение открытого другими, и его познание и упорядоченье. Представь, что нам достались в наследство лекарства, чтобы лечить глаза; мне уже нет нужды искать новых, следует только приспособить каждое к своей болезни и применить в срок… Нужно только растереть их и выбрать время, и еще найти меру для каждого. Лекарства для души найдены древними, но наше дело отыскать, как их применять и когда[2206].

Сенека говорит о том, что две болезни невозможно исцелить одним и тем же способом, поскольку у двух пациентов не может быть болезни на одной и той же стадии. Великие учителя прошлого нашли необходимое лекарство для той или иной болезни; однако каждому врачу необходимо знать, когда и как применять это лекарство для исцеления конкретного пациента. Лечение требует проницательной диагностики, чтобы предлагать лекарства в самое благоприятное время и в должных пропорциях. По-видимому, это имеет в виду Павел, когда говорит, что адаптировал свою весть и свое отношение к разным людям в разных местах и в разное время. Чтобы поместить работу Павла в верный контекст и понять, насколько он полагается – или не полагается – на методы, описанные Сенекой, Маргарет Митчелл связала 1 Кор 9 с несколькими утверждениями Филона Александрийского о снисхождении Бога к людям и икономии Божьей. Начинает она с той дилеммы, которую ставит перед Филоном Септуагинта, утверждающая, что Бог «снисходит» (καταβαίνειν) к народу своему. Для платоника Филона «такой антропоморфизм был явно неприемлем»[2207]. В ответ на это, желая исправить недопонимание, Филон пишет так (Смеш 134–135):

А слова: «Сошел Господь [κατέβη κύριος] посмотреть город и башню» (Быт 11:5) – не стоит понимать буквально, ибо это нечестие, превосходящее, если можно так выразиться, размеры Океана и Вселенной, – предполагать, что Бог подходит, отходит, спускается или, напротив, поднимается [κατιέναι ἤ τοὐναντίον ἀνέχεσθαι], или вообще принимает те же позы и совершает те же движения, что и живые существа. Этот доступный человеку язык Законодатель использует в рассказе о Том, Кто не имеет человеческого облика, ради нашего с вами, как я не раз уже говорил, воспитания[2208].

Филон объясняет, что таким образом Бог приспосабливается к человеческой слабости: