Иисус. Все мировые исследования

Не следует считать случайностью то, что именно с этим преданием ранняя традиция (а может, и сам Иисус) связала логию о «непростительном грехе»[2246]. Каково бы ни было ее точное значение, к какой бы части спора она ни относилась[2247], она явно играет здесь роль «красного света», указания на то, что вопрос этот очень серьезен и многое поставлено на карту. Здесь подчеркивается, что исцеляющие и освобождающие деяния Иисуса – это репрезентации Царства Божьего в целом.

Ответ Иоанну Крестителю

История из Q о сомнениях Иоанна Крестителя в том, кто такой Иисус, и об ответе Иисуса на его сомнения[2248], также, быть может, объясняется лучше всего, если предположить, что это – память об историческом событии[2249]. В обеих версиях вопрос Иоанна подан как реакция на чудесные деяния Иисуса, а ответ, по-видимому, не так много прибавляет к тому, что вызвало вопрос: Иисус указывает на то, что все «видят и слышат». Единственный «дополнительный смысл», призванный убедить Иоанна – это, по всей видимости, слова, которыми Иисус описывает свои деяния: подборка цитат и аллюзий на пророчество Исаии (Ис 29:18; 35:5–6; 42:18; 26:19; 61:1). Эти слова явно предполагают эсхатологическую интерпретацию и некоторую перемену в воззрениях по сравнению с вопросом Иоанна.

Вопрос насчет ὁ ἐρχοµενός сам по себе звучит эсхатологично; однако Иисус изменяет его направленность, переводя фокус с конкретного человека на новую ситуацию, созданную его деяниями. Важно отметить, что, придавая своей речи ветхозаветный колорит, Иисус обращается к пророку Исаии, а не к истории Илии/Елисея[2250] – хотя именно она, казалось бы, куда более подходит к ситуации и, вполне возможно, играла немалую роль в размышлениях Иисуса о своей личности[2251]. Помимо того, что здесь избегнут акцент на Божьем суде как части последних дней «грядущего»[2252], такое косвенное указание на себя самого, по-видимому, сродни реакции Иисуса на обвинение в изгнании бесов силой князя бесовского: именно в таких «малых делах», в ограниченной и «неоднозначной» помощи конкретным людям – и нигде более – можно найти знамения Царства Божьего. И снова: чудеса, сотворенные Иисусом, однозначными не были, – но Иисус толковал их так, словно они однозначны.

Знамение с небес

Чем еще объяснить, что от Иисуса требовали «узаконить» его личность и притязания – если не тем, что его «чудеса» не воспринимались как самоочевидные «знамения»?[2253] Историческая подлинность этого требования и реакции Иисуса на него весьма вероятна: об этом есть много свидетельств[2254], это вполне сочетается с ситуациями, упомянутыми выше, – и даже при этом явно не вписывается в общий уклон христианской традиции. Хотя мы можем смело предполагать, что исцеления и изгнания бесов воспринимались как проявление необычайной силы и власти Иисуса и многих привлекали к нему – для того чтобы доказать божественность его миссии, этого не хватало[2255]. Они не указывали на явную связь с небесами: хоть и экстраординарные, они были вполне земными, а не небесными делами земного человека[2256].

Иисус отклонял это требование, отказываясь от любых «демонстраций», направленных лишь на то, чтобы убедить других; иначе говоря, он отказывался совершать какие-либо чудеса, помимо реальной помощи конкретным людям. Это не значит, что он хотел оставить вопрос открытым и нерешенным: возможно, Иисус считал свои чудеса проявлениями все более близкого Царства Божьего. Однако он отказывался предъявлять какие-либо свидетельства, кроме конкретной помощи другим[2257]. Кто не способен различить в этих событиях действие Бога – тот не способен увидеть Бога вообще. Очевидное следствие этих чудес – демонстрация силы Иисуса – не имело особого значения ни для него, ни для его противников. Спор шел не о силе, а об авторитете, – и этот вопрос должен был решаться иначе.

Возможно, в этом контексте нам следует искать изначальное значение мотива веры, часто звучащего в рассказах о чудесах. Однако вера лишь в исключительных случаях становится результатом события; чаще она – его необходимое условие[2258]. В послепасхальный период вера становится одним из центральных понятий нового христианского языка; этим понятием выражается отношение правильное, но далеко не «естественное» и не самоочевидное, – так, по-видимому, понимал это и сам Иисус.

Смущение

В преданиях о чудесах Иисуса явственно звучит тема «смущения» – и это говорит в пользу их исторической подлинности[2259]. Будь эти рассказы порождением позднейшего народного интереса к проявлениям божественной сущности Иисуса, скорее всего, они звучали бы по-другому[2260]. В то же время во всех трех случаях мы видим общее базовое понимание чудес Иисуса, и это сходство – также косвенный аргумент в пользу исторической достоверности рассказов.