Июль 1942 года. Падение Севастополя

После огневой подготовки немецкая пехота начала штурмовать нашу линию обороны. Отвесный огонь заметно ослабел. Стрелять было нечем. Немцы, видно, понимали, что наша оборона выдыхается, чтобы не нести потери, отходили и вновь повторяли бомбежку и артобстрел. Стремясь расчленить нашу оборону, они после огневой подготовки повели наступление клиньями при поддержке танков, один из которых пришелся на позиции 55-го дивизиона. Немцы расчленили нашу оборону на участки, и началось массовое пленение защитников Севастополя. Стволами орудий к морю стояла цепь немецких танков. Основная масса наших бойцов и командиров была пленена в 14–15 часов 4 июля 1942 года»[361].

Большинство наших бойцов и командиров было пленено под угрозой оружия. Но было и другое. Красноармеец А. П. Авдошенков, автоматчик из 138-й стрелковой бригады, написал, что «4 июля, часов в 9—10 утра немцы после сильной артиллерийской подготовки с гребня у 35-й батареи бросили в атаку танки. Наш последний рубеж обороны был прорван. Со стороны маяка бежали наши бойцы с белыми тряпками и нижними рубашками в руках и махали ими. Это был конец»[362].

Что было делать фактически безоружным защитникам Севастополя, прижатым к морю вооруженными до зубов фашистами? На этот непростой вопрос в какой-то мере дают ответ слова одного из старших командиров, оказавшегося в те трагические часы в землянке неподалеку от Херсонесского маяка, слова которого сохранил в своей памяти младший сержант Г. И. Овсянников, разведчик-наблюдатель 1-го дивизиона 47-го отдельного артполка 109-й дивизии:

«Утром 4 июля моряки и приморцы на досках, лодках и вплавь уходили в море в надежде, что их подберут наши корабли. Немецкие самолеты стреляли по ним из пулеметов.

Около 12 часов подошли немецкие танки и с берега стали стрелять навесным огнем по нас, а с моря самолеты из пулеметов. Наш командир 1-го артдивизиона капитан Коновалов спрашивает у полковника пехоты, находившегося в землянке: „Что будем делать?“ А он отвечает, что у нас есть три выхода: утопиться, застрелиться или плен, но только из плена можно бежать и мы будем еще полезны Родине. Нашли железный ящик из-под патронов, завернули свои партийные и комсомольские билеты и удостоверения в целлулоид и положили в него, зарыв в скалах возле маяка»[363].

Часов в 14–15 они попали в плен. Отвечая на вопросы анкеты, Овсянников написал: «Мы даже не знали, что наш командир дивизии генерал Новиков был оставлен за командующего и о новом Военном Совете ничего не было известно. Бабушкин — командир нашего артполка и комиссар нашей дивизии бригадный комиссар Хацкевич, которых я лично знал, это очень хорошие, преданные патриоты нашей Родины. В плену я очень много хорошего слышал о полковнике Пискунове. Из плена бежал и еще освобождал Прагу. Все так и получилось, как предсказал полковник пехоты»[364].

Много севастопольцев, жертвуя жизнью, уничтожали фашистов. 4 июля во время последнего боя один из командиров поднял руки вверх и двинулся к немецкому танку, ползающему по нашим окопам; раздался сильный взрыв, а от командира ничего не осталось. Танк загорелся. Так написал свидетель этого героического подвига неизвестного командира сержант С. П. Ильченко из 20-й АБ ЧФ[365].

«К нам, севастопольцам, фашисты относились особо, считая нас трижды коммунистами, — писал секретарь политотдела 95-й дивизии политрук Н. И. Андриянов и добавил: — Мы, работники политотдела, после безуспешной попытки прорваться в горы в ночь на 4 июля, посовещались и решили, всячески маскируясь, по-прежнему проводить среди наших бойцов в плену политработу в новых условиях»[366].

После пленения основной массы наших воинов, скопившихся на Херсонесском полуострове, на аэродроме стали хозяйничать фашисты. В 150 метрах от КП ПЕ-2 была вырыта яма, куда втаскивали наших павших бойцов и командиров. Но сопротивление продолжалось на отдельных участках полуострова. За минным полем в камнях отстреливались до 8 июля около 50 моряков, из которых остались в живых трое тяжелораненых. В числе погибших были старшины 1-й статьи шифровальщики морской оперативной группы генерала Новикова B. C. Кобец и И. О. Зоря. Об этом написал один из оставшихся трех в живых, старшина 1-й статьи из 20 АБ ЧФ В. А. Семенов[367].