Июнь 41-го. Окончательный диагноз

Формально рассуждая, число учтенных в документах «кровавых потерь» и их реальное количество могут не совпадать. И если бы все наши сведения по истории первых недель войны ограничивались только названными выше цифрами, то вполне уместно было бы высказать гипотезу (да, именно «высказать гипотезу», а не категорически утверждать, как это делалось на протяжении многих десятилетий), что пропавшие без вести на самом деле погибли, сражаясь до последнего патрона в окружении, в одиночку, в отрыве от командования и штабов.

В некоторых случаях именно так все и было. И случаев таких известно немало. Выше было неоднократно показано, как в документах вермахта появляется описание боя «неизвестно с кем» (в соответствующих советских документах такой эпизод никак не отражается, и по этим документам даже невозможно понять – кто же там воевал). Тем не менее, в целом и главном указанная выше «гипотеза» категорически не верна. Пропавшие без вести летом 41-го года – это, за редкими исключениями, дезертиры и пленные [162] .

Прежде всего следует вспомнить о том, что «пропавшие» не пропали бесследно. Они отчетливо видны: и на фотографиях немецкой кинохроники, запечатлевшей огромные, за горизонт уходящие колонны пленных красноармейцев, и в документах штабов вермахта. Как было выше показано, две трети потерь Западного фронта полностью покрываются учтенным немцами количеством пленных (если же принять цифры Кривошеева – 418 тыс. человек в период с 22.6 по 9.7, то захваченные немцами 338,5 тыс. пленных составят не две трети, а четыре пятых всех потерь фронта). В целом до конца 1941 г. немцы захватили в плен 3,8 млн человек, что составляет примерно половину от реального количества потерь [163] , или 85 % от потерь, указанных в сборнике Кривошеева (4,47 млн человек).

Захваченные и учтенные (что совсем не одно и то же!) в документах вермахта пленные – это только одна из (хотя и самая крупная) составляющая общей совокупности «пропавших». Огромное количество бывших красноармейцев избежало плена, причем самыми разнообразными способами. Так, в 1941 г. только органами НКВД (без учета деятельности армейских заградотрядов) было задержано 710 755 дезертиров (данные из доклада начальника Отдела по борьбе с бандитизмом НКВД СССР А.М. Леонтьева от 30 августа 1944 г.). [499] Несмотря на формальную точность (вплоть до одного человека), эти отчеты, разумеется, не дают полной картины произошедшего.

Есть все основания предположить, что бо´льшая часть дезертиров побежала не назад (на восток), в объятия НКВД, а постаралась остаться на оккупированной противником территории, вернуться к себе домой, осесть в «примаках» у сердобольной солдатки и т. п. Летом 41-го немцы смотрели на это дело «сквозь пальцы» – война казалась им уже выигранной, а на полях зрел урожай, который надо было до последнего зернышка собрать, обмолотить и отправить в нужном направлении, т. е. в Германию, традиционно испытывающую серьезные затруднения с собственным зерном; в такой ситуации не было никакого резона ловить и держать бывших красноармейцев в лагерях, где их предстояло охранять да еще и как-то кормить.

Некоторое представление о количестве дезертиров (сама природа этого явления исключает возможность точного учета) может дать цифра «призванных повторно». По данным все того же сборника Кривошеева, «939,7 тыс. военнослужащих из числа ранее пропавших без вести и бывших в плену были призваны вторично на освобожденной от оккупации территории» . Одно-значному пониманию этой фразы мешает союз «и» ( «пропавших без вести И бывших в плену» ). С одной стороны, возникает возможность «двойного учета» (сначала как пленного, затем как «вторично призванного»). С другой стороны, к тому времени, когда началось широкомасштабное освобождение оккупированных территорий (43–44 гг.), большая часть пленных была уже давным-давно перемещена в лагеря на территории Германии, и их освобождение, репатриация (а в ряде случаев и зачисление на воинскую службу) произошли уже после окончания войны; что же касается пленных 41-го года, то две трети из них не смогли пережить первую военную зиму.

Далеко не все «пропавшие» и осевшие на оккупированной территории дожили до того момента, когда их смогли повторно призвать в Красную Армию. Сотни тысяч человек погибли, сражаясь по обе стороны баррикад гражданской войны (в «полицаях» и в партизанских отрядах), попали под бомбежку и арт-обстрел, умерли от голода и болезней, расстреляны как заложники, как «пособники партизан», как «пособники оккупантов» и пр. Наконец, не следует забывать о том, что в 1943–1944 годах на освобожденных от немецкой оккупации территориях СССР в массовом порядке происходил т. н. «призыв непосредственно в воинские части». На практике это означало, что обнаруженных мужчин призывного возраста без лишних сантиментов отправляли «искупать вину» прямо в бой, часто даже не переодев их в военную форму; эти люди ни в каких документах мобилизационного Управления Генштаба учтены не были, сколько их было и сколько их погибло – не знает никто.

Еще одна группа фактов, убедительно (хотя и косвенно) свидетельствующая о том, что пропавшие без вести в основной своей массе отнюдь не погибли в бою, связана с цифрами потерь вермахта. На огромном количестве примеров, частных и общих, было показано, что потери вермахта были феноменально низкими: 40–50–60 человек, с учетом раненых и заболевших, на дивизию в день. Немецкие потери оказались в десятки раз (!) меньше потерь противостоявших им соединений Красной Армии. И тут нам придется или предположить, что красноармейцы стреляли в немцев бумажными шариками, или признать, что стрелявших было во много раз меньше, чем «пропавших».