Июнь-декабрь сорок первого

Вряд ли за сто уроков берлинцы научатся даже этому ограниченному словарю. Но нужно сказать, что на фронте они кое-чему научились. Сто дней и сто ночей учили их русскому языку орудия и пулеметы. Это единственный язык, который понятен гитлеровцам, не считая языка авиабомб, мин, гранат и винтовок.

После ста уроков самые способные сдали экзамен: лежат в земле или сидят в лагерях для пленных. Об их достижениях свидетельствуют письменные работы".

Далее следуют многочисленные выдержки из писем и дневников.

Письмо фельдфебеля Гуго своему приятелю Редеру от 10 сентября: "О, ужас!.. Вчера при переправе через Днепр я насчитал 103 немецких могилы. Такого злого врага мы еще не имели".

Письмо от 12 сентября ефрейтора Теодора Гайнца: "Если бы наконец все это кончилось! Ведь после войны снова останешься тем же ослом, что и до войны... Русские все время нас обрабатывают тяжелыми бомбами. Это невыносимо!.."

Реплика писателя: "Ефрейтор Теодор Гайнц оказался на редкость способным: после "обработки" бомбами он даже понял, что он - осел. Это отличник".

А заканчивается фельетон следующими словами:

"Честь и слава учителям: нашим артиллеристам и летчикам, всем бойцам Красной Армии. Они учат и научат".

3 октября

Этот номер "Красной звезды" делался, можно сказать, на ходу: 2 октября редакция перебиралась в другое помещение.

Вынудили нас к тому усилившиеся налеты на Москву фашистской авиации. Правда, они не были теперь такими массированными, как 22 и 23 июля. Встретив сокрушительный отпор истребительной авиации и зенитной артиллерии московской зоны ПВО, потеряв тогда большое количество бомбардировщиков, гитлеровские воздушные пираты изменили тактику, перешли к бомбардировке столичных объектов главным образом мелкими группами и даже одиночными самолетами.

В июле налеты начинались обычно поздно вечером и заканчивались порой к рассвету. В редакции и типографии это часы пик. Но выпуск газеты этим не задерживался. А в конце сентября и начале октября налеты следовали один за другим почти непрерывно - и условия работы, конечно, осложнились. Во время воздушных тревог, которым конца не было, сотрудники редакции и рабочие типографии продолжали делать свое дело, а это было небезопасно. Наше хлипкое трехэтажное здание с его полуподвалом, считавшимся бомбоубежищем по очевидному для всех недоразумению, в любой момент могло превратиться в братскую могилу. Надо было искать иное пристанище. Выбор пал на здание Театра Красной Армии.

Удивительно быстро мы перебрались туда. В подвалах установили линотипы. В репетиционных помещениях и артистических уборных обосновались сотрудники редакции. Одну из них, видимо какой-то "примы", предоставили Эренбургу, на что тотчас отреагировали редакционные остряки.

К сожалению, новоселье для Ильи Григорьевича оказалось неудачным. Возле театра были вырыты какие-то ямы, и в первую же ночь он ввалился в одну из них, основательно ушибся. Попытался отправить его домой, но Эренбург категорически отказался, сел писать очередную статью.

На новом месте мы почувствовали себя в полной безопасности. О типографии совсем не волновались - никакая бомба, думали мы, не одолеет солидные бетонные перекрытия. Да и сотрудники редакции были уверены, что теперь они надежно защищены от вражеских бомб. Во время налетов никто не уходил в подвалы. Относительно уязвимой казалась нам только сцена, где устроились машинистки. Беспокоясь за их судьбу, я зашел туда во время одной из воздушных тревог и неожиданно встретил среди сваленных в кучу декораций постороннего человека в теплой куртке и фуражке, низко надвинутой на лоб. Спросил его:

- Вы кто такой? Что здесь делаете?

- Хренников, - представился он, - композитор... Хожу вот по знакомым местам...

Да, это был Тихон Николаевич Хренников. Я узнал его, приглядевшись внимательнее. Поздоровались, и я вдруг выпалил:

- Есть хотите?

Сам не знаю, почему задал такой вопрос. Вероятно, по выработавшейся уже привычке. Этот вопрос я задавал теперь всегда при встречах с Алексеем Толстым, Михаилом Шолоховым, Ильей Эренбургом, Петром Павленко... Знал ведь, что они не роскошествуют.

Тихон Николаевич ответил не без смущения:

- Спасибо... Есть мне действительно хочется...

Я привел его к себе в комнату. Нам принесли, как говорится, что бог послал из нашей недооборудованной еще столовки. Сидели, ели, беседовали о разных разностях. Расстались, можно сказать, друзьями. Тихон Николаевич и теперь при встречах со мной вспоминает с доброй улыбкой тогдашний свой случайный визит к нам в редакцию...

* * *

Прошло несколько дней после того, как "Красная звезда" сменила адрес. Мы продолжали благодушествовать, пока не позвонил мне командующий ПВО генерал М. С. Громадин.

- Знаете ли вы, - строго спросил он, - что ваше теперешнее помещение одно из самых уязвимых для бомбежек.

- Нет, не знаю, - ответил я. - Но под вашей защитой мы чувствуем себя как у Христа за пазухой.