Икарийские игры

Андрею нравилось выходить в антракте вместе с Русланом в фойе через служебную дверь, когда зрители с уважением озирались на них, пытаясь запомнить, чтобы потом узнать на манеже.

Блаженством было и плескаться в душе, ловить ласковые теплые струи, скользящие по усталой спине, а потом бежать по коридору в длинном махровом халате обратно в гардеробную, где Андрей уже чувствовал себя своим, не стеснялся, как в первые дни. Партнеры с каждым днем становились ему ближе, понятнее. Ему доставляло наслаждение смотреть, как готовится к репетиции Слава. Все в нем казалось воплощением совершенства: и широкие, как у гимнаста, плечи, и ловкая быстрая походка, доброе открытое лицо, одинаково привлекательное и в жизни, и на манеже.

Но и Зайцев не казался Андрею таким страшным. Он рассказывал о цирке, о том, как в молодости был наездником, работал в группе Васнецовых, вместе с Игорем Шевцовым, акробатом, который исполнял редчайший, смертельно опасный трюк — сальто на ходу на круп третьей лошади, без всякой страховки, так как лонжу тут применить было никак нельзя.

Конечно, порою Зайцев бывал занудлив, сварлив. Но перед выходом на манеж напряжение, которое чувствовалось в отношениях между партнерами, куда-то исчезало, споры забывались. В эти короткие минуты разминки перед выходом на манеж номер, работа, ответственность, лежавший рядом за занавесом переполненный зал будто соединяли партнеров в единое целое. Никогда Андрей не завидовал артистам так, как в эти минуты, когда они, закончив разминку, подбегали к форгангу, отрешенные от всех забот, нацеленные на трюк, в эти секунды они поражали неземной, возвышенной красотой, единством, спаянностью. Андрей знал, что, отработав, они станут такими же, как всегда, что Зайцев, мрачный как Бармалей, будет долго зудить по поводу не удавшихся с первого раза, грязно выполненных трюков, все это казалось не важным, когда открывался занавес и артисты исчезали в наполненном светом и музыкой пространстве, чтобы целых пять минут держать в напряжении огромный зал, подчиняя его своей воле, ритму, дыханию…

11

Прошел месяц. Каждый день Андрей приходил в цирк на репетиции, осваивал новые, пока самые несложные трюки. На представлении они казались ясными, доступными, но за легкостью, грацией, с какой икарийцы рисовали в воздухе сальто, скрывалась тонкая, незнакомая техника. Андрей, ощущавший себя на батуте птицей, вольно парящей над землей, тут стыдился своей беспомощности. Ему все время чудилось, что за его спиной, в зрительном зале, где, бывало, сидели свободные от репетиций артисты, кто-то тихонько посмеивается над ним.

В четверг Андрей поехал в цирк один, не стал ждать, как обычно, на остановке Руслана, чтобы до репетиции успеть в тренировочном зале покачать пресс. Накануне Зайцев, пощупав его мышцы, вдруг заявил, что пресс у него слабоват. Это случилось, когда Андрей не смог выполнить с руководителем сальто в «седло». Самое обидное, что за собой Андрей не чувствовал ни малейшей вины. Бросок у Пал Палыча был вялым, невысоким, и чтобы выкрутить сальто, нужно было делать группировку почти мгновенно, тогда как у Славы можно было спокойно улететь в трюк, зная, что «нижний» перевернет тебя и посадит обратно.

В половине третьего Андрей спустился из зала на главный манеж. Здесь уже все было готово к репетиции, на сером будничном, не предназначенном для посторонних глаз ковре стояли подушки, неярко горели прожекторы.

— Пресс качал? — вместо приветствия спросил Зайцев.

— Качал, — через силу улыбнувшись, Андрей кивнул.

— Сколько? Пять минут?

— Почему? Я давно пришел, — упавшим от обиды голосом, невольно оправдываясь, объяснил Андрей.

— Тогда попрыгай, через полчаса покажешь мне свою дорожку, — чуть смягчив гнев, сказал руководитель и повернулся к партнерам: — Слава, Володя, быстренько размялись, размялись. Сегодня пустим в работу двойные на сход.

— Володя двойных уже год не делал, — осторожно возразил руководителю Слава.

— Не делал — значит, будет делать, — Зайцев выглядел сегодня озабоченным, видно, остался недоволен тем, как номер приняли зрители накануне, когда работа впервые шла с одним «верхним». Володя смотрел представление из директорской ложи, а когда Слава стал расспрашивать, как новый вариант гляделся со стороны, отделывался междометиями, смущенно улыбаясь, показывал большой палец. Но все и так понимали, что номер уже не тот. Аплодисменты вдруг стали короче, прохладнее. Они уже не вспыхивали посреди номера, как прежде, вмиг охватывая весь зал. Зрители теперь просто хлопали в ладоши, тихо и вежливо, чтобы не огорчать артистов.

Разминка кончилась. Слава уже лежал на подушке, бросая трюки, сперва примитивные, потом все сложнее, втягивая Леню в работу. Леня теперь почти не улыбался, между подходами бродил по манежу хмурый, сосредоточенный…

С уходом Володи в армию на него ложилась двойная нагрузка: чтобы спасти номер, снова завоевать зрителя, ему теперь предстояло исполнять все опасные трюки, которые раньше делились на двоих.