Их было семеро (Солдаты удачи - 1)

Через два дня мы обменялись адресами и распрощались на Курском вокзале. Артист, Муха и Трубач были коренными москвичами, тут были их родительские дома, и старики были еще живы. Боцман был из Калуги, там у него была жена и трехлетний сын, жили в двухкомнатной "хрущевке", которую дали жене от фабрики. У Дока была однокомнатная квартира в Подольске, он получил ее при разделе его двухкомнатной московской квартиры после развода с женой. А мне, моей жене Ольге и дочке Настене путь лежал сначала в Зарайск, а потом еще дальше -- в деревню Затопино на берегу речки Чесны. Там догнивала изба-пятистенка, пустовавшая после смерти матери, всего на три года пережившей отца.

Другого дома у меня не было.

Глава третья. Форс-мажор

I

Приказ был понятным. Хоть и не сразу. Предельно четким. Если отбросить словесную шелуху. А с точки зрения нормальной человеческой морали, которой привык руководствоваться полковник Константин Дмитриевич Голубков, не слишком, впрочем, об этом задумываясь, -- просто чудовищным. Когда до Голубкова дошла суть дела, словно бы специально прикрытая обтекаемыми формулировками и специальной терминологией, у него едва брови на лоб не полезли. Да как же это? Да разве так можно? Да это же...

Чччерт знает что!

Но внешне он своих чувств, конечно, не проявил, лишь нахмурился, что вполне могло сойти за высшую степень сосредоточенности. Как и все участники этого совещания в очень узком кругу, он внимательно слушал начальника управления, дающего установку, только все строчили в черных блокнотах, которые запрещалось выносить из здания, а Голубков лишь постукивал своим блокнотом по колену. Это не укрылось от взгляда начальника. Он прервался и с нескрываемым раздражением обратился к полковнику:

-- Константин Дмитриевич, а вы почему ничего не записываете? То, что я говорю, кажется вам не важным?

Голубков встал:

-- Напротив, товарищ генерал-лейтенант...

-- Пора вам уже привыкнуть к нашим порядкам. Не товарищ генерал-лейтенант, а Анатолий Федорович.

-- Виноват. То, что вы говорите, кажется мне очень важным. Поэтому и не записываю. Что записано, то забыто. У кого как, конечно, но про себя я это знаю точно. Поэтому записываю только мелочи, которыми не стоит загружать память.

-- И помните все, что я говорил?

-- Повторить любую из ваших фраз?

-- А сможете?

-- Какую?

-- Допустим, предпоследнюю.

-- "Нестандартно сложившаяся ситуация заставляет нас искать нетрадиционные подходы к разрешению проблемы", -- ни на секунду не задумавшись, повторил Голубков.

-- Слово в слово, -- подтвердил один из участников совещания, старательно конспектировавший мысли руководителя.

-- Любопытно, -- отметил начальник. -- А какой была моя последняя фраза?

-- "Константин Дмитриевич, а вы почему ничего не записываете? То, что я говорю, кажется вам не важным?"

Начальник хмуро усмехнулся и кивнул:

-- Садитесь. Как-нибудь вы мне расскажете, как тренировали свою память. Продолжим, товарищи...

"Чего это я шуга из себя строю?" -- неожиданно разозлился на себя Голубков.

Совещание продолжилось. Голубков слушал вполуха, но любую из фраз мог повторить с полуслова. Как он тренировал свою память? Да так и тренировал. Прослужи тридцать лет в разведке и контрразведке -- и не тому научишься. Сотни, если не тысячи деталей приходилось постоянно держать в голове. И часто то, что казалось главным, оборачивалось пустяком, а мелочь вылезала на первый план. Поэтому мало было иметь хорошую или даже очень хорошую память. Она должна быть избирательной, способной удерживать самое важное, а второ- и третьестепенное сдвигать на периферию, в запасники, как убирают в чулан ненужную вещь, которая если и понадобится, то неизвестно еще когда.

И теперь, слушая начальника Управления по планированию специальных мероприятий генерал-лейтенанта Анатолия Федоровича Волкова, Голубков с большим интересом рассматривал его самого, нежели вдумывался в смысл его слов, -- эту работу предстояло ему сделать позже, когда совещание кончится и Голубков вернется в свой кабинет на втором этаже старинного московского особняка, у чугунных узорчатых ворот которого висела солидная, но совершенно непонятная по смыслу вывеска: "Информационно-аналитическое агентство "Контур" и постоянно прогуливались три молодых человека в штатском.

Волков был примерно ровесником Голубкова или даже года на два-три младше: вряд ли ему было больше пятидесяти. Обычно он ходил в строгих темно-серых или темно-синих костюмах с подобранными в тон рубашками и галстуками. Эти костюмы, сухое лицо, явно очень дорогие очки в золотой оправе делали Волкова похожим на кого угодно: на университетского профессора откуда-то из Сорбонны, на высокопоставленного правительственного чиновника, на депутата Госдумы, -- но только не на матерого контрразведчика, кем он, собственно, и был. А на кого, впрочем, должен быть похож матерый контрразведчик в крупных званиях? Как раз на профессора Сорбонны или депутата Госдумы.