Их было три

— Жизнь наша на этом свете — юдоль печали. Мы все должны пройти через неё, до дна испить чашу страданий. Колеблющиеся и маловеры при этом взывают к богу и в грешных жалобах обращают взоры свои к небу. Но наша дорогая покойница испила свою чашу страданий покорно, с угодным богу смирением. Жизнь её было нелёгкой. Все мы знали её христианскую добродетельность, любовь к ближнему, трудолюбие, с каким она гнула спину в огороде, на поле, в скотном дворе до той минуты, пока господь бог не призвал её к себе. Покойница не повиновалась даже любящей дочери, которая жаждала дать матери беззаботную, спокойную и тихую старость…

И сразу всхлипнули обе женщины из Дерумов.

"Неправда! — хотелось крикнуть Гундеге. — Лжёте!"

Значит, она ошиблась. Крауклитис даже не заикнулся о прощении. Если говорить о прощении, пришлось бы говорить и о вине. Но теперь… всё сгладили, все замолчали, всё похоронят вместе с Лиеной. А Илма останется в глазах людей чистой, невиновной. Наверно, так нужно их богу, который всё видит и слышит и без ведома которого даже волос не упадёт с головы… Значит, с ведома бога Илма прогнала мать, с ведома бога Крауклитис оправдывает Илму… Значит, религия запрещает только убивать ножом, камнем, пулей, но не запрещает выгонять человека ночью в лес на верную смерть… Где в этой религии кончается грех и начинается справедливость? Где эта граница?

Екаб Крауклитис окинул взглядом небольшую кучку собравшихся, и одно лицо показалось ему знакомым, особенно глаза… Они смотрели на него укоризненно, осуждающе. Да ведь это… Конечно, это та самая милая светловолосая девочка, с которой он разговаривал в прошлом году в день поминовения!

Пастор откашлялся и продолжал надгробное слово, невольно избегая взгляда этих гневных глаз.

— На всём своём жизненном пути человек проходит через множество испытаний, чтобы стать чистым и целомудренным к тому времени, когда перед ним распахнутся светлые врата рая. И чем больше господь возлюбил кого, тем больше испытаний ставит он перед ним. Поэтому в евангелии от Матфея, глава десятая, сказано…

Крауклитис раскрыл книгу на странице, заложенной полоской бумаги, и прочитал:

— "Я пришёл сеять вражду между человеком и его отцом и между дочерью и её матерью, снохой и свекровью. И врагами человека будут его собственные домочадцы…" Но бог посылает вам также своё милосердие и силу противиться злу…

Ветер подхватил белую полоску, и она взвилась над головами собравшихся.

В этот момент Екаб Крауклитис увидел, что она уходит. Заскрипел гравий и зашуршал сухой лист на тропинке. Она ушла, не оглядываясь, и скрылась за открытыми воротами, увитыми еловыми гирляндами.

3

Уход Гундеги заметили все. Илма бросила на пастора испуганный взгляд, со страхом подумав: "Сумасшедшая!" Гундега не сказала ни слова, но всё её поведение было тяжёлым осуждением тому, что здесь происходило, и было равносильно громкому "Неправда!".

Екаб Крауклитис тоже не мог сразу опомниться; ещё некоторое время взгляд его следил за кружившейся полоской бумаги, подхваченной порывом ветра, который смешал её с жёлто-красными листьями осин. Когда Гундега исчезла за воротами, пастор поспешно вернулся к прерванной надгробной речи, но слова почему-то больше не нанизывались, как круглые бусы, и он торопливо закончил, так и не успев никого растрогать до слёз.

Когда Лиену зарыли и поставили в ногах крест, на месте, огороженном живой изгородью, стало две могилы рядом. Для третьей места не осталось…

Илма вернулась домой рассерженная, обиженная и возмущённая поступком Гундеги.

"Это, наконец, невыносимо! Всякой дерзости есть предел! Опозорила меня перед всеми… Убежала, как угорелая!"

А что, если эту противную девчонку, эту приблудную сироту, которую она приютила и которая отплатила ей чёрной неблагодарностью, пробрать хорошенько в присутствии гостей, пастора и пономаря и выгнать из дома. Пусть убирается и больше не приходит…

Мысли путались. Но как же… Межакакты… Она ведь тогда останется здесь одна, совсем одна. Нет, нет! Она заставит Гундегу попросить прощения, признать свою вину и простит… Иначе поступить нельзя. Ведь у неё больше нет родни, кого можно было бы взять вместо Гундеги… Лучше всего найти такую ласковую и послушную девочку, какой была Гундега прошлой осенью. Но в роду Бушманисов остались только старики. А из материнской родни Гундега последняя.

Илма нашла дверь закрытой. Гундеги не было дома. И вновь Илму охватила досада.

"Опять удрала на свою ферму! Вот она, нынешняя молодёжь, даже покойницу не может проводить, как полагается. Ни любви, ни привязанности к близким людям…"

На расспросы гостей о Гундеге, она отвечала небрежно, как бы желая показать, что не придаёт значения случившемуся на кладбище.

Наступил вечер, спустились синие сумерки, а Гундега всё не появлялась. Уже и гости стали собираться домой. Обе женщины из Дерумов, забыв, что приехали на уборку картофеля, заспешили назад в Дерумы, радуясь возможности воспользоваться "Москвичом" самого пастора, да ещё бесплатно.