Их было три

Гундега усердно, не разгибая спины, работала, выпрямляясь лишь для того, чтобы высыпать содержимое корзины в мешок. Непрерывная трескотня и пересуды старух то и дело назойливо врывались в мир её дум, от разговоров никуда нельзя было уйти. Какое-то время Гундега, чтобы оторваться от подёнщиц, пробовала ускорить темп работы, но те, многозначительно переглянувшись, тоже заработали проворнее, и Толстая, наконец, откровенно поинтересовалась, сколько Илма ей пообещала за то, что она выжимает из них все соки.

Время от времени приезжали на телеге Симанис с Илмой. Завязав полные мешки, они везли их к ямам. Гундега предпочла бы даже таскать мешки, чем торчать на борозде со старухами. Но ничего нельзя было поделать. «Тебе будет не под силу», — сказала Илма, и девушке нечего было возразить.

В самый полдень собрались обедать. Старухи спустились к ручью помыть руки. Илма поспешила домой, и Симанис остался один. К нему подошла Гундега — помочь завязать мешки и поднять их на телегу.

Оглядев её с головы до ног, Симанис сказал, улыбаясь:

— Косточки затрещат.

— Не затрещат!

— Ногти обломаете.

— Уже нечего больше ломать! — и Гундега показала ему грязные руки с растопыренными пальцами. Оба рассмеялись.

Ухватив мешок за один конец, она попыталась сдвинуть его. Сдвинула, приподняла на несколько сантиметров, но тут же выпустила из рук. Он опрокинулся.

— Оставьте, Гундега! — остановил её Симанис. — Прыти у вас больше, чем силы и уменья! Смотрите, как это делается. Берём мешок за конец. Вы правой рукой, я — левой. Так. Теперь левой рукой подсуньте эту палку под мешок, чтобы и я мог ухватиться. Есть? А теперь попробуем. Так, так. И вот так. Тяжело?

— Нисколько.

Гундега не солгала. Они в самом деле удивительно легко подняли мешок, будто он стал легче. Теперь она уже решительно взялась за следующий. Погрузив примерно половину мешков, они передохнули.

Симанис, обтерев травой картофелину, поднёс её Инге. Картофелина была крупная, конь осторожно откусил половину и захрупал. Потом потянулся мягкими губами за второй половиной. Отодвинув влажную гриву, Гундега похлопала Ингу по седой шее.

— Подстригли немножко?

— Да, косички больше не заплетаем, — отозвался Симанис. — Летом длинная грива нужна, иначе мухи заедят.

— Ах, вот как? — поразилась Гундега. — А я думала — просто так…

— Плохой парикмахер?

— Ой, что вы! Лучше давайте мешки грузить.

Они подняли все мешки на телегу. Умный Инга, оглянувшись, без слов понял, что нужно делать, и тронул подводу. Симанис и Гундега зашагали рядом.

— За грибами не ходите? — спросил Симанис. — Нет? Напрасно! Ещё полно свинушек и моховиков. Белых, правда, уже нет, как всегда после заморозков.

— Времени мало, — рассудительно ответила Гундега. — На огороде надо работать, да ещё поросята народились.

Симанис сочувственно взглянул на Гундегу, и она прибавила:

— Это ничего. Всем надо работать.

Симанис промолчал.

— Третьего дня даже на толоке была, — опять заговорила девушка. — Убирали картофель на поле у шоссе…

Инга вошёл во двор, и Гундега замолчала. На скамье возле двери сидели в ожидании обеда подёнщицы. Увидев идущих, сразу зашушукались. Сворачивая за угол сарая, Гундега услышала шипенье Толстой:

— …а теперь метит на молодую, хи, хи, хи…

Она съёжилась, бросила украдкой взгляд на Симаниса. Его лицо походило на застывшую маску.

«Как хорошо, что он ничего не слышал!» — подумала с облегчением Гундега.

А он вдруг спросил:

— Сколько вам лет? Гундега ответила.

— Столько же, сколько моему Эдгару… — почему-то сказал он и потом вдруг неожиданно резко спросил: — Зачем вы вообще сюда приехали?

Она несвязно начала говорить о том, почему не захотела оставаться в Приедиене. А больше ей некуда было ехать, некуда…

— Да-а, — протянул Симанис, будто встретив неожиданное препятствие. — Я хочу дать вам совет: уходите отсюда.

Всё это говорилось очень тихим, спокойным голосом, но именно в этом спокойствии таилось что-то такое, чего Гундега не могла попять, но что сильно взволновало её.

— Почему?

Симанис не отвечал.

Телега пронзительно заскрипела, сворачивая с дороги. Они опять таскали мешки, только теперь с телеги. Инга потянулся за сухими стеблями травы. Симанис, обмотав вожжи вокруг ствола молодой берёзки, завязал их узлом и обернулся. Теперь они стояли друг против друга. Не выдержав тревожного взгляда Гундеги, Симанис отвёл глаза — вероятно, пожалел, что смутил её покой.

— Этот дом похож на трясину, — нехотя и грустно заговорил он. — Кто вовремя из неё не вырвется, того засосёт…

— Я вас не понимаю.

Опустив голову, он зачем-то развязал мешок и перевязал его потуже.

— Не знаю, Гундега, как вам это объяснить. Сам я уже увяз по горло, и мне не хотелось бы, чтобы и вы… Потому что вы ещё слишком молоды, многого не понимаете и, может быть, не так скоро поймёте. Боюсь только, что, когда поймёте, будет уже поздно…

Гундега ожидала, что он скажет ещё что-нибудь, но он замолчал. Высыпав картофель, собрал мешки, прикрикнул на Ингу, и телега облегчённо загрохотала.

— Садись! — крикнул он Гундеге.