Их было трое (сборник)

лениях, о сборе средств на лечение больных туберкуле-

зом детей пробивался голос жестокой правды.

Размышления прервал стук колес и дробь копыт:

к крыльцу подкатила блестящая коляска Исламбека

Тарковского. Хетагуров сложил газеты, хотел выйти

навстречу, но раздумал: пусть заходит сам, если угодно.

Вошел слуга Тарковского, молодой черноусый кумык,

чем-то напоминающий турка Абдула с баржи Овцына.

Говорил с акцентом, твердо выговаривая согласные.

— Их сыателство кумыкский кыназ Ислам пригла-

шает вам театр. Вот два билеты.

— Передай, кунак, благодарность кпязю. Но я беру

только один билет, второй верни ему.

— Ха, одын! Не имеешь русски барышна, да-а?

— Не имею.

— Плохой дэло.

— Иди, кунак.

Слуга поклонился и вышел.

46

В ином случае Хетагуров бы не взял билет от «демо-

крата» из аула Тарки, не пожелавшего подняться в бед-

ную мансарду. Но на билете значилось: «Ромео и Джу-

льетта», симфоническая фантазия П. И. Чайковского».

Упустить было бы непростительно.

Коляска Тарковского отъехала. Хетагуров спросил

себя, чем объяснить внимание к нему со стороны празд-

ного болтуна, и решил: ему нужно, чтобы я участвовал

в спектаклях, а главное — читал стихи, воспевающие сво-

боду и братство людей, клеймящие насилие и гнет. Хит-

рый Исламбек, желая прослыть прогрессивным, играет в

новизну, к которой так стремится молодежь столицы. Он

бы рад, подобно Тамуру Кубатиеву, воспевать могущест-

во своих предков-феодалов (сам ведь феодал!), но знает,

что на этой ветоши далеко не уедешь. Другое дело, когда

в музыкально-драматическом кружке звучат стихи, за-

прещаемые цензурой. Вот для чего нужен молодой поэт

из Осетии!

...На углу Дворцовой набережной уже скопилось мно-

го экипажей.

Роскошь туалетов и блеск мундиров спорили со стро-

гой античной красотой театра. Хетагуров запоминал кон-

трасты, краски.

Темно-сиреневый бархат, шелка, тяжелые ожерелья

и браслеты со змеиной чешуей, капли утренней росы —

бриллианты на голубых цветах, а рядом — обшлага с га-

лунами, эполеты, аксельбанты, ордена, жемчужные за-

понки... Да ведь это Тит Титович рядом с Клементиной

Эрнестовной! А по другую сторону — Оля в темном, поч-

ти траурном платье. Вид задумчивый...

Места расположены амфитеатром, нет лож и ярусов,

вдоль стен — коринфские колонны и ниши со скульптура-

ми. Хетагуров сидел между двумя колоннами на трехме-

стной скамье, чуть касаясь плечом белого эполета жан-

дармского генерала. Видно великолепно. Исламбек знал

толк и денег не жалел для своих честолюбивых затей.

Сам он сидел у рампы на длинной, обтянутой бархатом

скамье в обществе юной балерины Лауры Ляховской и

нескольких поклонников ее таланта — купцов.

«Странно, — усмехнулся Хетагуров, — утром я был

грузчиком на пристани, вечером очутился в самом бли-

стательном обществе Петербурга...»

Ольга вначале не заметила Коста, Тит — тоже. Он

47

беспрерывно говорил что-то Клементине Эрнестовне.

Заиграл оркестр. Короткое вступление —и сразу же

отрывистые регистры струнных, исполненные глубокого

трагизма. В них и нежные, вздохи, и жалобы влюбленных

на судьбу. Наступают минуты сладостного забытья. Но

вот снова страшная действительность, злобные возгласы

смертных врагов — Монтеки и Капулетти. Звенят тяже-

лые мечи стариков и стальные клинки молодых, на ули-

це Вероны разгорается кровавый бой. Потом стихают

звуки боя, наступает осторожная, робкая тишина, и из

нее рождается мелодия любви...

— Боже мой, какое чудо! — восторженно шепчет

Коста, и сидящий рядом генерал недоуменно пожимает

плечами: что хорошего находит горец в беспорядочных

звуках симфонии — то ли дело духовой оркестр!

Проходят мгновения тихой идиллии любви, и вновь

схватка враждующих семей. Льется кровь, гаснут юные

жизни.

«А у нас —кровная месть»,—со скорбью думает

Коста. Как зачарованный, слушает музыку. Рождаются

думы о судьбах двух героинь — Джульетты и Жанны

д'Арк. Обе поступили вопреки дедовским заветам и воле

родителей: одна — во имя любви, другая — во имя

спасения родины!

И в воображении встает образ женщины-горянки, от-

бросившей прочь законы адата и вековые устои быта.

Высоко вознести прекрасный образ — вот благодарный

замысел для большой поэмы!

Как же назвать героиню? Фатима — хорошее осетин-

ское имя...

В эти минуты Коста забыл о всех земных заботах...

А Ольга сидела внизу, печальная.

«Он даже не смотрит в мою сторону!»— с горечью

думала она.

7

В октябре 1884 года Хетагуров получил официальное

уведомление об исключении его из списка учеников ака-

демии и переводе в вольнослушатели.

Он продолжал работать на пристани, но уже на дру-

гой барже.

Тит Овцын при каждом удобном случае рассказывал

48

о том, что осетинский князь работает грузчиком и «ни

копейки не берет с тех, кто захочет посмотреть на него».

Но «сенсация» Тита не вызвала ожидаемого эффекта.

И вот почему.

Когда новость впервые была объявлена им в салоне

Клементины Эрнестовны, чтобы опозорить Хетагурова

в глазах общества, дело благодаря Кубатиеву приняло

неожиданно другой оборот.

Хотя Тамур в душе недолюбливал Хетагурова за

колкие эпиграммы и насмешки, но здесь он решил, что

задета честь нации, и счел своим долгом поддержать

земляка.

— Позвольте, э-э, господин Овчинин... Вы ничего