Их было трое (сборник)

болезненного вида жена Онуфрия сказала ему, что приш-

ли какие-то мальчишки «по важному делу».

— Что за дело? Не видишь, я погружен в Лету. По-

слушай:

* Л а п п у /осет./ — парень, мальчик.

87

Кто растоптал души моей

цветущий сад?

Кто виноват, кто виноват?..

— Мы принесли первача, дядюшка Онуфрий, — осто-

рожно перебил его вошедший в комнату Костя.

— Первач? Врешь, поди, а? — Онуфрий уставился

на мальчика своими оловянными очами.

— Знаур, Ахметка! Несите бутыль!—скомандовал

Костя.

Арака была торжественно поставлена на стол. Отве-

дав ее, писарь надел очки в железной оправе и строго

спросил:

— По какому делу?

— Едем учиться в город, нужны удостоверения... —

объяснил Костя.

— Фамилия, имя, отчество?

Онуфрий Емельянович положил перед собой круглую

печать и.начал записывать все необходимое. Когда оче-

редь дошла до Знаура, Микитенко, словно сгоняя с себя

пьяное наваждение, спросил:

— Это ты—сирота, который жил у мироеда Кубатиева?

— Я, — упавшим голосом сказал Знаур.

— О! С тебя, парень, еще полагается! Теперь ты есть

правомочный сын родной мамаши, и я твой крестный

батько! Понял?

— Какой «мамаши»?—Знаур взглянул на писаря с

недоумением.

— Ты ничего не знаешь? Ксюша!

Снабдив жену ключами, Микитенко послал ее в Совет

за какой то синей папкой. Ребята непонимающе перегля-

дывались. Писарь выпил еще и молча тарабанил трясу-

щимися крючковатыми пальцами по столу. На стене

неровно тикали старые ходики.

— Бежать надо, клянусь,— шепнул Ахметка Косте.

— Подожди,— отмахнулся тот.

Знаур молчал, красный от смущения.

Наконец синяя папка была доставлена и положена

на стол перед Онуфрием. Он полистал бумаги и начал

торжественно, с тяжелой одышкой читать протокол за-

седания Совета.

—«Слушали: жалобу беднячки Саламовой Хадзигуа

Ирбековны, проживающей в доме лесника первого

участка лесничества...»

88

Дальше — постановление Совета об официальном

признании прав материнства жалобщицы на сына Знау-

ра, «силой отобранного в младенческом возрасте баделя-

тами Кубатиевыми, врагами пролетариата и мировой ре-

волюции»...

Писарь налил полный стакан первача и уставился

на Знаура.

— Теперь ты — законный сын своей родительницы!

Кончилась власть Кубатиевых. Иди к своей мамаше и

скажи: «Принимай в дом молодого хозяина — наслед-

ника!..»

— Вот это да! — подхватил Костя. — Мы хорошо

знаем тетю Хадзи, но она раньше ничего не говорила о

том, что Знаурка — ее сын...

— Боялась Кубатиевых, — объяснил писарь. — По-

том, после переворота, приходила, спрашивала. Я сам пи-

сал ей прошение —задаром; потому что это есть акт че-

ловеколюбия.

Писарь еще выпил. Отдавая ребятам справки, про-

должал:

— Ибо товарищ Микитенко есть душевный и сердеч-

ный человек. А хотят его выгнать, говорят, пьяница. Нет,

брат. Я пью, но ума не пропиваю и у других не занимаю...

Тяжелая голова писаря клонилась к столу. Некоторое

время он дремал. Открыв глаза, увидел, что в комнате

никого нет. Рявкнул:

— Кто растоптал души моей цветущий сад?.. Кто?!

В это время Знаур, Костя и Ахметка быстро шагали

к окраине села.

— Придем к ней и скажем, — взволнованно говорил

Костя,— вот тебе, Хадзи, твой сын, а мы его друзья.

Угощай!

— Зачем — «друзья»? — возразил Ахметка. — Ска-

жем — братья. Раз на войну едем, значит, братья. Так

говорил дядя Абдулла, красный командир. Клянусь.

Знаур шел, глядя куда-то в сторону. Он всеми силами

старался скрыть слезы.

Экспедиция

Бывают в Северной Осетии дни среди лета, когда

подует внезапно с севера ветерок, закурится Столовая

гора над Владикавказом и прозрачно-синее небо сме-

89

нится водянистой мутью. Ни дождя, ми солнца —

парит.

В один из таких дней член иностранной благотвори-

тельной миссии мистер Стрэнкл выехал в первую экспе-

дицию для сбора лекарственных трав и раздачи посылок

голодающим детям горцев.

Экспедиция на подводах и верховых лошадях двига-

лась в сторону селения Ардон. Мистер Стрэнкл сидел в

коляске рядом с хозяином дома, в котором гостила мис-

сия, Ираклием Спиридоновичем Керакозовым. Хозяин

правил парой лоснящихся на солнце кабардинских ры-

саков. Сзади на почтительном расстоянии ехали два во-

оруженных всадника из "охраны миссии, любезно предо-

ставленной почетным гостям ревкомом Терской области.

За всадниками двигались две подводы, груженные по-

дарками— мешочками спресованной муки,— и одна по-

возка с продовольствием и кухней экспедиции. Старшим

в обозе был вольнонаемный служащий миссии Богдан

Богданович Злыдень, бывший чиновник интендантского

ведомства канцелярии атамана Войска Терского. С ним

на бричке сидел переводчик и проводник, сухой старик

с козлиной бородкой. Звали его Габо. Он вполголоса

тянул старинную осетинскую песню.

Мистер Стреикл за неделю коротко сошелся с Ирак-

лием Спиридоновичем и часто вел с ним разговор на из-

любленную тему — о жестокости русской революции.

Стрэнкл был откровенен, того же требовал и от собесед-

ника. Керакозов находил большое удовольствие в том,

что иногда выводил из равновесия обычно невозмутимого

гостя беспощадной "логикой своих суждений. Случалось,

что при этом Стренкл вынимал изо рта неизменную сига-

ру, громыхал своим жестким басом: «Ставлю сто фунтов

против десяти, что вы — большевик, мистер Керакез!»