Их двое

- Не понимаю, - так же безжизненно и тихо отвечает Борюсик, - и не хочу понимать, где вы, два урода, светанулись. Могу только предполагать, но не больше. И да, вас, тварей, я бы, может, еще и мог бы вложить… Подумал бы об этом, по крайней мере. Мысль бы допустил. Но я никогда, слышите, никогда, блять, в жизни не сделал бы ничего, что могло бы повредить Масе! И не смейте меня даже подозревать в этом, два конских урода!

- Борюсь… - подаю я голос, - они не со зла… Я… Уверена, что ты бы…

- Мась, - он разворачивается ко мне, осматривает внимательно зареванное лицо, распухшие губы. Тяжелые ладони Кота на коленках. Кривится непроизвольно. – Ты меня знаешь. Я – тот еще… Но… Да, ты меня знаешь. И еще… Я тебя, блять, предупреждал. Дальше будет хуже.

- Конь… - вступает предостерегающе Кот, но Борюсик его перебивает:

- Завали. И ты, Егерь, тоже. Вы, когда начинали это все, должны были предполагать последствия. Вам похер. Вы в любом случае свалите. Никакой скандал не помешает. Я узнавал. Борисыч уже все решил и бабки взял. Назад не открутят. А вот она… Вы ее подставили, уроды. Ей тут жить, работать… У нее мать тут. Семья. Клиенты. Хорошо, что ее мало кто в лицо знает, но в любом случае, сейчас ее имя и фотка из каждого гребанного экрана будут. И все это – закономерно. Я вас предупреждал. Я ее предупреждал. Но вам же похуй. Вы всегда делаете все, как сами хотите. А разгребать другие люди будут. Она в том числе.

- Конь, мы разберемся…

- Нет. Не разберетесь…

- Мась, - Кот разворачивает меня к себе, берет в ладони лицо, смотрит тревожно и серьезно, - Мась, мы все решим, поняла? Все. Решим.

Я только киваю. Да, они решат.И я решу.Черт… Это, оказывается, так больно.Решать.

Возвращение на круги своя

- Знаешь, - говорит Женя, печально глядя на опушку леса, я ведь действительно тебя любил…

Мне эта игра в одного актера на одного зрителя надоела еще пятнадцать минут назад, когда машина бывшего жениха объявилась у калитки.Но человек проделал большой путь, от Москвы в рязанскую жопень, а потому пустила погреться.

И зря, как выяснилось.Потому смотрю сейчас на него, на одухотворенное лицо, когда-то казавшееся красивым и искренним, самое главное,  и гадаю: где мои глаза-то были, блять? Какого хера вообще? Год! Год целый! У него что, приворотное зелье какое-то имеется?Если так, то нельзя с ним ничего пить, жрать и курить. Да я и не собиралась, собственно.А вот потроллить за все хорошее, что устроил мне… Пожалуй…

Потому отвечаю максимально нейтрально:

- Себе-то хоть не ври… - но потом все равно срываюсь, -  как тебе, в образе рогоносца, кстати? Круто, да?

- А ты злая, я и не знал, что настолько…

Ой, обидка… Печа-а-аль…

- Ты хорошо на меня повлиял в этом вопросе… Помог…

- Не будь пошлой… - морщится Женя, - тебе не идет… Хотя… Чего еще ждать от провинции… Кристина мне всегда говорила...

- Нахуй пошел.

- Насть... Я не в том смысле… - тут же сбавляет он обороты, но мне все окончательно надоедает и потому давлю:

- А я в том. Пошел. Нахуй. Это туда. – И фирменным жестом Егеря указываю дорогу, а то мало ли… Запамятовал вдруг.

- Настя, давай перестанем уже ругаться и спокойно обсудим наши отношения…

- У нас нет отношений, Жень. Свали уже. Зря я тебя пустила. Зря я вообще с тобой…

- Зря? – он неожиданно шагает ко мне и резко хватает за локоть, и лицо его в этот момент становится настолько жутким, что приходит понимание – не стоило пускать… Идиотка…  - Зря? – продолжает шипеть Женя, сжимая пальцы на локте уже до боли, -  это когда ты решила, деревенщина тупая? Когда тебя тут два кобеля ебали? Всегда знал, что ты – тупая сучка! Только пиздой и думаешь!

- Как ты заговорил красиво! – рычу в ответ, теряя контроль и страх, нашариваю за спиной хоть какое-то орудие для защиты и страшно жалею о собственной глупости и сострадательности, – а как же потомственный московский интеллигент? Куда делся?

- Да ты недостойна того, чтоб с тобой по-другому… А-а-а!

Он отшатывается от меня и визжит неожиданно высоким голосом, закрывая голову руками.

Но я с некоторых пор потеряла возможность сострадать, а потому размахиваюсь еще раз и бью снова со всей силы разделочной бабушкиной доской, которую, кстати, тоже дед делал из цельного дубового полотна, прямо по рукам, прикрывающим макушку.

- Свалил отсюда, пока живой!

Приказываю и удивляюсь, что голос-то спокойный. Наверно, предел наступает критический, порог, после которого – все, прекращаются страдания. И начинается логика.

Женя отползает в сторону двери, гремит в сенях ведром, вываливается наружу, прямо в снег.Отставляю доску, которой соприкосновение со слабенькой черепушкой бывшего никакого ущерба не нанесло, и подхватываю берданку, удачно оставленную Егерем прямо у двери в сени, справа, возле вешалки.Проверяю патрон, выхожу на крыльцо.Гостя дорогого провожать.Проводы с гарантией, так сказать.

Женя сидит на снегу, красном от крови, но не настолько, чтоб это было критичным.Крепкая , все же, черепная коробка.Непонятно, почему, кстати, защищать-то там вообще нечего.

- Живой? – спокойно спрашиваю и указываю берданкой путь, - пошел!