Их последняя встреча

— И затем каждого автора повезут на свое мероприятие. Фестиваль проходит в четырех разных местах. — Тут она посмотрела в виниловую папку с цветными закладками. — Вы будете выступать в «Ред Уинг Холле», в девять тридцать.

Значит, народу будет немного, подумала Линда, но промолчала. Большинство людей с билетами на фестиваль — и авторы в том числе — к девяти тридцати уже начнут собираться уходить.

— Вы знаете Роберта Сизека?

Имя показалось знакомым, хотя Линда не могла припомнить ни названия какой-нибудь книги, ни даже жанр. Она сделала движение головой, которое можно было истолковать как положительный ответ.

— Вы будете выступать с ним на одной сцене.

Линда почувствовала себя несколько ущемленной, словно ей давали понять, что она — лишь половина программы вечера.

— Об этом сказано в программе. — Женщина как будто оправдывалась, возможно увидев разочарование Линды. — Разве вы не получили ее?

Линда получила, но сейчас не могла признаться в этом: то, что она даже не взглянула в программу, было бы неизбежно воспринято как нарушение правил приличия.

— Я прослежу, чтобы вам ее дали. — Улыбка улетучилась, и громадные зубы исчезли. Линда была всего-навсего одним из многочисленных капризных писателей, за которых отвечала Сьюзен Сефтон и большинство которых были слишком неорганизованны и погружены в свои мысли, чтобы делать то, что следует. Она многозначительно посмотрела на грудь Линды.

— На всех мероприятиях вы должны носить карточку. Она находится в пакете. — Правило, которое писатели наверняка будут нарушать, подумала Линда, оглядывая комнату, полную белых карточек в пластике, приколотых к лацканам и лифам. — Вы уже знакомы с Робертом? Позвольте представить вас, — добавила Сьюзен Сефтон, не дожидаясь ответа на свой вопрос.

Женщина в костюме цвета ириса прервала разговор трех мужчин, причем никому из них это, похоже, не понравилось. Разговор шел о компьютерах (Линда могла бы об этом догадаться) и акциях высокотехнологических компаний, которые можно купить, если знать о них заранее. У Сизека была крупная голова — о такой говорят «львиная» — и еще более крупное тело, свидетельствующее о его непомерном аппетите, подтверждением чего было и его невыносимое дыхание, и то, как он слегка поворачивался, словно поддерживаемый не тем стержнем, что его собеседники.

Возможно на сцене она будет все-таки одна. У одного из двух других писателей был приятный на слух австралийский акцент, и Линда заключила (словно насмотревшись на уже начавшуюся радиотрансляцию), что это тот романист, о котором только в предыдущее воскресенье в известном книжном обозрении говорилось, что у него «яркая и очаровательная» проза и «блестящие и пронзительные» наблюдения. (Роман об австралийском ученом? Она пыталась вспомнить. Нет, об инженере.). И не смотря на избитые и потому ничего не стоящие хвалебные слова, она не могла не взглянуть на этого человека с большим интересом, чем смотрела всего несколько минут назад, — и за это она себя презирала. Люди преклоняются перед теми, кого официально возвысили. Она увидела и то, чего до сих пор не замечала: двое других мужчин слегка повернулись в сторону миропомазанного новичка, словно их притягивал мощный магнит.

— А вот вы, госпожа Фэллон, могли бы вы сказать, что ваше понимание любви исходит скорее из самой любви, чем из книг о ней? — Сизик говорил низким хриплым голосом, так что создавалось впечатление, будто ее в любой момент могут забрызгать эти шипящие звуки.

Ну вот, еще один разговор, в котором она будто бы участвует. Третий писатель не взглянул на нее вовсе, словно она была невидимкой. Но вряд ли он голубой, назвать его так было бы несправедливо. Как странно, подумала она, что мужчины говорят о любви, — и говорили еще до того, как она к ним присоединилась, — ведь эта тема считается «женской».

Она ответила твердо:

— Личный опыт. Но никому еще не удавалось точно описать брак.

— В романе этого сделать нельзя, так ведь? — Это произнес мужчина, говоривший с ярко выраженным австралийским акцентом. — Брак — не очень подходящая тема для искусства. И уж вовсе неподходящая для того, чтобы выстроить четкую структуру романа или заслуживающий внимания диалог.

— Вы ведь пишете о любви? — сказал Линде мужчина, которого нельзя было назвать голубым, словно она внезапно стала для него видимой; и ей польстило, что кто-то знает ее работы.

— Да, — ответила она, не смущаясь своего утвердительного ответа. — Я считаю, что это главная драма нашей жизни. — И тут же постаралась смягчить свое самоуверенное заявление. — То есть для большинства из нас.

— Разве не смерть? — спросил Сизек, как любой пьяный склонный поспорить.

— Полагаю, это часть всей истории. Всякая любовь обречена, если посмотреть на нее с точки зрения смерти.

— Если я вас правильно понимаю, вы не верите в то, что любовь переживает смерть, — обратился к ней австралиец.

И она действительно теперь больше не верила. После Винсента.

— Почему же главная? — удивился третий мужчина, у которого все-таки оказалось имя: Уильям Уингейт.