Их «заказали» в кафе

Женщина всегда жертва, даже если она убийца. Эту фразу, вычитанную когда-то в газете, Тураев вспоминал часто. Отцвёл твой сад, Кормилица. Когда-то твоему симпатичному папаше придётся об этом узнать. Наверное, ему суждено взять на себя заботы о внуках. Только вот справится ли? Если женат, то, наверное, да.

Артур не знал, в каких условиях росла Серафима. И когда она впервые задумалась о том, чтобы взять своё, пренебрегая моралью и законом. В любом случае отец должен был вовремя заметить и пресечь подобные поползновения. Но Иван Илларионович в это время или рыбачил, или огородничал, или плотничал. Или учил красиво петь какую-нибудь другую птичку…

— Грибы Серафима Ивановна мариновала? — задал первый пришедший в голову вопрос Тураев. Ему нужно было вывести беседу в определённое русло.

— Да, она мастерица на такие дела. А рыбу вялит так, что всех соседей завидки берут! — похвастал Шлыков, горделиво поднимая подбородок. На его переносице выступили мелкие бисеринки пота. — Одно время только тем и жили, когда Симку муж бросил. Я даже выходил на шоссе боровиками торговать. А жена моя Надежда, ныне покойница, вовсе жутким делом занималась. Приводила в порядок очень грязные квартиры. И ещё такие, где находились разложившиеся трупы, не к столу будет сказано. Все службы брезговали, а Надежда за какую-никакую плату мыла, скребла всё это. Потом-то Симка в гору пошла, стала нам помогать. Машину мне купила, а Надежду в хорошую клинику отвезла. Но от рака и там не лечат. Надежда Симке заменила мать, и та ей до конца была благодарна.

Шлыков встал из-за стола и принялся ухватом вытаскивать из русской печки чугунок с картошкой. Тураев в это время старался рассмотреть фотографии в застеклённой раме на стене, но не мог — очень слезились глаза.

— Ты, наверное, и не знаешь про нашу с дочкой беду. Симка не любила об этом рассказывать. И Надежда, царствие ей небесное, старалась не вспоминать. Ты ешь, ешь картошку. Она рассыпчатая, с нашего огорода.

— А что случилось с её родной матерью? — заинтересовался Тураев.

— Надежда в пятьдесят девятом родила мне сына, Тольку. Он сейчас в Сибири живёт с семьей, редко меня навещает. Закрутилась с мальцом, как водится. А я, буйная головушка, налево пошёл. Надежда всегда хиловатая была. А я — здоровый, молодой, кровь играет… Спутался с соседской дочкой Римкой Красотиной. Действительно, красотка, всем на зависть! Симка вся в неё, прямо копия.

Шлыков от выпитого разоткровенничался. Тураев, забыв об угощении, внимательно его слушал. Соскучившийся в деревенской глуши дед не мог нарадоваться на своего гостя.

— Я тогда, как назло, пасеку держал. Сейчас поймёшь, почему так говорю. В шестьдесят первом, на Святки, родила Римка от меня девку. Назвала Серафимой в память своей матери. Она сиротой росла, Римка-то. И оказалась у неё судьба горемычная! Полгода только младенцу исполнилось, как Римка погибла. Угощалась моим мёдом и проглотила пчелу. Дело вечером было, в сумерках, прямо на моей пасеке. Пчела возьми и ужаль Римку в глотку! Там распухло всё, и она задохнулась. Я даже фершала позвать не успел. Что же делать? Я к Надежде на карачках приполз. Она ведь всё о Римке знала и переживала очень. Говорю: «Не могу свою дочку бросить, хоть режь!» Надька ночь думала, а утром объявила решение. Сказала: «Берём Симу себе!» И с тех пор я ни на кого, кроме Надьки, не смотрел. Вырастила она Симку с Толькой, ничем сына не выделяя. Серафима не так давно правду узнала, когда Надежда заболела. Сама решила признаться, я не неволил. Мы в эту деревню перебрались из-под Киржача, потому и соседи не могли ничего нашептать ей. Не представляю, что бы мы без Симки делали, как существовали! Только в Красноярске свою семью еле кормит, нам помочь не может. Вот такие дела… — Шлыков выпил третий стакан наливки, не побрезговал и самогоном.

А Тураев словно открывал для себя Кормилицу с другой стороны, старался понять её. Люди были добры к девочке, мачеха стала ей матерью. И не могли в этой деревеньке научить Симу за деньги убивать, не могли! Но что-то произошло, и наступил перелом. Надо только понять, что именно.

— Мы с Надеждой в лепёшку разбились, чтобы Симка в люди вышла. Закончила школу, поступила в медицинский. Обещала жениха с московской пропиской найти, чтобы в деревню не возвращаться. И. представь, нашла! Антошка Кобылянский в Текстильном учился на инженерно-экономическом, а Серафима поступила в Сеченовку. Ей тогда девятнадцать лет было, ему — двадцать один. Около года прожили, и Катюшка родилась. Машка — после неё через полтора года. Так и росли сестрички вдвоём.

Иван Илларионович махнул рукой, выпил ещё стакан самогона и закусил солёным огурцом.