Ихтис

Он попытался приподняться и едва не рухнул обратно: голову обложило болью, в ладони впилось колючее сено, лицо и горло горели. Воды бы! А лучше холодного пива. И сигарету. Вспомнил, как батя после рыбалки откидывался на складном стуле и блаженно посасывал пенный напиток, с запотевших стенок пластикового стаканчика стекала влага, сонно гудела мошкара, и было спокойно и хорошо.

Вернется ли то время?

«Нет, не вернется», – ответил себе. Хорошо, что вернулся сам.

За стеной шептались приглушенные голоса.

– Убила, говоришь? Так вот он, живехонек! – говорил мужчина. Его голос хрипел, срывался на рык, вибрируя от плохо сдерживаемого гнева.

– Это не он, – отвечала женщина. – Тот не смог бы вернуться. А этот не помнит ничего. Спроси – не ответит.

– Зато знает много лишнего.

– Знает, да не скажет. А чего ты боишься, батюшка? – в голосе женщины сквозила насмешка.

Мужчина не ответил.

«Боится, – промелькнула в голове чужая, невесть откуда взявшаяся мысль. – Это Черный Игумен, он старца убил, и Слово забрать хотел».

– Пусть остается, – наконец сказал мужчина. – Нельзя отпускать, надо следить за ним.

– Думаешь, у него Слово? – вкрадчиво спросила женщина.

«Леля, – тут же подсказал невидимый собеседник. – Не то ведьма, не то оборотень. Или просто галлюцинация, как и ты, Андрюха».

– Отвали, – шепнул он, икнул от напряжения и тут же накрыл ладонью губы.

– Если и не у него, то где-то близко, – тем временем ответил мужчина.

Настала тишина, такая, что в ней едва слышались удаляющиеся шаги. Тишина была неприятной, липкой, опутывала голову, как водоросли. Он сунул мизинец в ухо, пытаясь избавиться от ватной заложенности, глубоко вздохнул, и кто-то другой, невидимый и близкий, синхронно вздохнул вместе с ним.

Скрипнула дверь.

– Кто тут? – угрюмо спросил в пустоту и сощурил воспаленные глаза. Их словно запорошило песком, вместо четких образов – расплывчатые фигуры.

– Пить хочешь, дяденька? – на этот раз тихий и высокий голос явно принадлежал ребенку.

Он приподнялся на локтях, подтянув гудящие ноги. С непривычки тело казалось непослушным, деревянным, суставы скрипели как плохо смазанные шарниры.

– Ты кто? – язык тоже не слушался, ворочался моллюском в раковине. Подслеповато сощурившись, разглядел гостью: на вид лет десяти. Взлохмаченная, лицо остроносое, бледное, а глаза как пуговки. Ну чисто гадкий утенок!

– Акулька я, – гнусаво ответила девчонка. – Видела, как тебя папка в сарай волочил. Воды принесла. На! Пить хочешь, поди.

– Хочу, – согласился он и принял из грязноватых рук Акульки граненый стакан.

Держал крепко, обеими руками, и жадно пил, стараясь не пролить ни капли. Вода была холодной, колодезной, от нее сводило зубы и пощипывало в горле.

– Тебя как звать? – спросила девчонка, забирая стакан.

Он задумался на минуту. Первое имя, родившееся на языке, сплюнул под ноги, как шелуху, нашел правильный ответ и выцедил:

– Андрюха.

– Смешно, – сказала Акулька. – Вроде дядька, а говоришь как мальчик.

– Мне шестнадцать, – хрипло ответил Андрей и поскреб ногтем рану на другой руке.

– Что это у тебя? – она взяла его ладонь, перевернула. Возле ногтя, черного от сажи и засохшей земли, коркой запеклась кровь. – И вот тут…

Провела пальцами по щеке, где цвел след ожога.

– Не знаю, – сказал Андрей и нахмурился, вспоминая.

В красный цвет окрасилось пламя, в черное – загустевшая тьма. Как долго он провел в этой тьме, подсвеченной вспышками молний? Сколько пытался пробиться сквозь плотный панцирь неверия, глодал раненое сердце брата, до капли выпивая его боль и муку. И вот – Павел уверовал, и по вере ему воздалось.

– Хочешь, вылечу? – спросила Акулька.

– А можешь?

Вместо ответа она криво улыбнулась и коснулась губами его руки…

…будто снова опустили в кипящее пламя.

Нет, нет, нет! Не надо! Только не снова!

Судорога свела мышцы, ногти свободной руки заскребли по полу. И из-за плотной завесы небытия выглянул близнец. Заскрежетал зубами, пытаясь что-то сказать, вперился взглядом в девчонку. Видела ли она? Прикрыв ресницы, дохнула на рану. И раны не стало.

– Все уже, все, – заботливо проворковала, гладя его по руке.

Андрей испустил долгий вздох. Рука не болела, не саднила разбитая губа. Он дотронулся кончиком языка – опухоли не было. Приложил ладонь к лицу и ощутил приятную упругость кожи, лишь кольнула проросшая щетина. Настоящая, живая.

– Это кто тебя научил? – спросил он.

– Никто, – чуть стеснительно ответила девчонка. – У деды подсмотрела.

И захихикала. Андрей вздохнул, снова облизал губы и спросил невпопад:

– Сигареты есть?

– Курить гадко.

– Это кто говорит?

– Папка говорит.

– Много он понимает, твой папка.

Снова попытался привстать. На этот раз тело отозвалось куда охотнее, мышцы не дрожали так сильно, пальцы слушались. Андрей сгреб солому в горсть и швырнул перед собой. Желтые остинки посыпались, ложась на дощатый пол.

– Не балуй, а то нажалуюсь! – строго сказала Акулька. – Папка здесь самый главный.

– Так уж и главный, – усмехнулся Андрей. Вспомнил гулкий шепот за стеной:

«Нельзя отпускать, надо следить за ним».