Ихтис

Рябой шагнул навстречу – на Павла повеяло запахом пота и кислой капусты, – сощурил бесцветные глаза:

– Ты глухой, парень? Или не понимаешь? Вали отсюда! Пока…

Мужик не закончил, но недвусмысленно потряс кулаком.

Сердце болезненно толкнулось в грудь. Воздух уплотнился, словно между двумя мужчинами возникла преграда из тонкого стекла: тронь ее – разлетится осколками.

– Идут! Идут! – закричал кто-то.

Рябой мужик обернулся на голос. Павел проследил за его взглядом: у причала собралось человек тридцать, и все подходили новые. Безутешная мать обессилела, и ее оттащили от реки, где, будто кувшинка, покачивался на воде белый платок. Мужики стояли с окаменевшими лицами, и никто не пытался помочь – все смотрели, как по косогору спускается долговязый Черный Игумен. Но теперь он нес на руках не обморочную дочь, а старика, закутанного в тулуп.

– Да черт с ним! – тут же донеслось из лодки. – Не наша забота, пусть Сам разбирается!

Рябой мужик широко раздул ноздри и отступил.

– Уходи, – глухо проговорил он, и, сгорбившись, пошагал обратно.

Павел медленно разжал руки – пальцы свело от напряжения, – и, поправив за ухом Пулю, упрямо двинулся к причалу.

Люди отходили с дороги, отвешивая поясные поклоны, и старик медленно, будто нехотя, поднимал левую руку и крестил перед собой воздух, но не произносил ни слова. Молчали и люди. Только заходилась в рыданиях женщина:

– Батюшка, помоги-и…

Черный Игумен прошествовал мимо, загребая сапогами землю. Остекленевший взгляд скользил над головами, но ни на ком не задерживался. Зато старик, будто по наитию, повернул голову – глаза оказались холодными и водянистыми, как у речной рыбы, – и сразу выцепил из толпы чужака: Павлу показалось, словно в лицо ему бросили слипшийся ком водорослей, и мокрая петля обернулась вокруг шеи, затрудняя дыхание.

«Не любят они, когда чужаки подле рыскают…»

Павел осознал, что ему очень нужно остаться здесь, у причала, где от воды несет тиной, и сонно хлопают по воде весла. Остаться во что бы то ни стало, потому что сквозь щелчки и помехи слухового аппарата колотилась в висок мысль: что-то случится. Что-то важное, то, что много лет пряталось от Павла, проскальзывало сквозь пальцы, как юркая плотва, и уходило на глубину.

У причала Черный Игумен остановился и бережно опустил старика на землю. Тот покачнулся, сгорбился, опустив плечи и втянув голову в ворот тулупа, как в панцирь. Сам Игумен Степан встрепенулся, черные глаза недобро блеснули и уставились на Павла.

– Чужак! – глухо пробасил Степан.

Люди разом повернулись. Их взгляды опалили Павлу лицо, и за воротник скользнула горячая капля.

Что-то случится именно сейчас.

Старик выпростал руку – белую, как ветка, с которой ободрали кору, и дотронулся до своего уха:

– Машинку… сними. Коли хочешь остаться.

Голос у Захария тихий, как шорох сброшенной листвы. Так на старообрядческом кладбище шелестел в кустарнике ветер. Павел хмуро оглядел вставших полукругом людей – из-под картузов и платков настороженно поблескивали глаза, и надвигающиеся сумерки накладывали на лица густые тени, превращая их в одинаковые глиняные маски.

– Не бойся, – снова сказал старец. – Слово Мое сильно, но мирского не терпит. А вера вот здесь сидит, – он дотронулся до груди, – в сердце. Оно и узрит, и услышит.

Павел увидел: лодка выгребала к середине реки, и плеск весел становился все тише, а платка уже не видать – унесло течением. Сколько времени прошло с момента, когда утонул мальчик? Сумерки обесцветили пейзаж, придав небу и реке одинаковый свинцовый оттенок. Полоска тайги пролегла между ними. Теперь только водолазов вызывать, да помогут ли водолазы? Мертвые не поднимаются с илистого дна. Но Павел все же послушно щелкнул регулятором и аккуратно вывел из уха дужку звуковода.

Люди сразу потеряли к нему интерес. Даже Игумен отвел взгляд и тяжело ступил на сходни: доски беззвучно прогибались под его весом. Следом, цепляясь за поручни и припадая на одну ногу, заковылял старик.

Павел подумал, что сейчас самое время снова включить слуховой аппарат или сделать пару снимков, но не решился. Сквозь тишину, давящую на виски, проникал пульсирующий шепот: что-то случится…

Старик остановился у края причала и вцепился в поручни. Неподалеку черным пугалом застыл Черный Игумен – его долговязая фигура отчетливо выделялась на фоне серого полотна реки. Степан запрокинул лицо к небу, широко развел руки в стороны, постоял так, покачиваясь с носка на пятку, и быстро сомкнул ладони над головой.

Хлопка Павел не услышал. Зато увидел, как люди взялись за руки и замкнули круг.

Качнувшись, хоровод двинулся вправо. Павел неосознанно повернулся следом и понял: его взяли в кольцо. Между ним и причалом замелькали фигуры в одинаковых белых рубахах. Старец и его помощник все так же неподвижно стояли над водой, но Павлу показалось, что губы Захария шевелятся, произнося – молитву? заклинание?