Ихтис

Степан вяло ответил на рукопожатие: угрюмый и молчаливый, он неподвижно стоял посреди двора. Рядом с сараем на скамье подвывала Маланья. Ее всхлипы, отчаянные и глухие, неприятными потрескиваниями отзывались в Пуле. У входа в избу валялся жестяной таз, и снятое с просушки белье, некогда уложенное аккуратной стопкой, комом лежало в грязи. А дальше, за дверью, плескалась тьма, и каким-то обострившимся чутьем Павел распознал запахи закисшей обуви, пыли, сырых бревен и еще чего-то тяжелого и страшного, напомнившего не то вчерашний сон, не то трагедию на Тарусской трассе. Запах смерти.

Наконец, в сопровождении судмедэксперта, приехал оперумолномоченный Емцев. Был он средних лет, сухощав и хмур и, зыркнув тусклыми, на выкате, глазами деловито осведомился:

– Кто обнаружил?

– Я-а! – завыла Маланья, прижав кулаки ко рту. – Оставил нас Господь, не уберег батюшку от когтей нечистого. Осироте-лии!

Судмедэксперт ненадолго скрылся в доме. Женщины, опоясанные красными кушаками, запричитали наперебой. Мужчины принялись что-то бормотать и целовали медные подвески. Павел хорошо разглядел их: скрученные из проволоки рыбешки. Такая подвеска была у Леши Краюхина. Павел икнул и почувствовал привкус гари, словно он лизнул сгоревшую спичку. Утерев ладонью рот, толкнул какого-то мужика плечом, отодвинул греющего уши Кирюху и подошел ближе.

Вышагнув из темени на двор, судмедэксперт поймал вопросительный взгляд опера и покачал головой.

– О-оо! – заревела Маланья и, подавшись вперед, ухватила Степана за руку, словно умоляя о помощи. Игумен аккуратно, но настойчиво выпростал ладонь и отступил на шаг.

– Все решим, – сказал Емцев и вынул потрепанные бланки из папки.

Вопросами опер стрелял бойко, разряжая обойму давно зазубренных правил. Убористо фиксировал ответы, пережидая истерику, уточнял: во сколько часов обнаружили тело? Почему решили, что старец мертв? Заметили что-нибудь особенное? Встретился ли кто-то подозрительный?

– Да что говорить, Илья Петрович, – лепетала Маланья. – Пошла белье снимать, увидела дверь распахнутую. Глянула, а та-ам… – ее плечи мелко затряслись, лицо перекосило и пошло пятнами. – Лежит, родненький, головушка а-алая. Кровь повсюду. Я таз и выронила. Помутилось все перед глазами, бегу – а куда не ведаю. Ноги сами несут, и надо бы к Игумену Степану, а я к дому Матрены Синицыной. Кому сказала первому? – Маланья шумно втянула воздух, выпрямилась и ткнула пальцем в Павла: – А вот ему!

Взгляды воткнулись с нескольких сторон, как ножи.

– Та-ак! – хрипло протянул Игумен, стряхивая оцепенение. – Допросить бы, Илюша.

Опер глянул исподлобья:

– Кому Илюша, а кому Илья Петрович! – и обратился к Павлу. – Приезжий?

– Просящий, – зло пробурчал Степан. – Третий день тут ошивается.

– Я не глухонемой, – перебил Павел, машинально дотронувшись до звуковода Пули. – Сам могу ответить.

И вынул заготовленные документы. Емцев бегло просмотрел бумаги и буркнул:

– Бардак тут у тебя, Иваныч. Развел дармоедов, что ни день, то новые лица появляются. Медом им намазано, что ли?

– Так живут себе тихо, Илья Петрович, – принялся оправдываться участковый. – Никому не мешают, никому зла не делают.

– Не делают, – повторил Емцев. – Откуда только трупы берутся?

Помолчал, записывая данные Павла в бланк. Потом вздохнул и начал выспрашивать, когда узнал о трупе, да в каких отношениях состоял с Захарием, что делал ночью между двумя и пятью утра.

– Узнал сегодня утром, – с готовностью отвечал Павел. – Вышел по нужде, тут и Маланья бежит. Кричала, что старца убили. А больше не знаю ничего. Ночью спал, это можете у моей хозяйки, Матрены Синицыной, спросить, – Павел оглянулся, ища в толпе бабу Матрену. Не нашел, зато снова ощутил тошнотворный привкус гари. Павел сглотнул и продолжил: – За лечением я приехал. Видел передачу, как старец Захарий немощных на ноги поднимает и от любой болезни исцеляет, – при этих словах опер и участковый переглянулись, а судмедэксперт поморщился.

– Иваныч, опроси-ка пока своих тихонь, – сказал Емцев. – Что время терять.

Он вернул Павлу документы и, смурно глянув на Степана, с досадой проговорил:

– Ты в понятых, что ли?

– Надо – пойду, – угрюмо ответил Игумен.

– И я пойду! – решительно подхватил Павел.

Под перекрестными взглядами снова окатило льдом. Молчание повисло тяжелым туманом, и можно было почувствовать, как оседают на коже холодные капли. Павел подавил желание обтереть взмокшую шею и осведомился:

– Меня ведь не подозревают, правда?

– Увидим, – уклончиво повторил Емцев и, развернувшись, побрел по влажной земле к избе.

Воздух в помещении был плотным и душным. Здесь давно не проветривалось, и оттого мешанина запахов ощущалась острее, до рези в глазах. Павел прикрылся рукавом и чуть не поперхнулся: от куртки тянуло гарью.

– Назвался груздем – полезай в кузов, – произнес судмедэксперт и перешагнул черную колоду, лежащую почти у самого порога. Павел моргнул, вытер проступившие слезы и понял, что это не колода, а труп.