Ихтис

– Стой! – Павел ринулся следом, но репейник с обеих сторон впился в его рукава цепкими коготками, потянул назад. Леля обернулась – вся в белом, как привидение, только смоляные вихры пушатся из-под платка.

– Я пришлю Белолапку, – негромко сказала она, старательно округляя рот, чтобы Павел точно услышал, прочел по губам и понял. – И помни: никому ни слова!

Повернулась и побежала по склону, подпрыгивая в бурьяне, только ветер трепал сарафан. Павел не стал ее догонять.

Перелез забор, обломав ветки смородины. Увидит бабка Матрена – крику будет на весь двор, но в окнах ни огонька, хлопают на ветру распахнутые ставни, жалобно дребезжит стекло. Павел придержал раму, надеясь, что бабка не сунется в его комнату и не увидит, как ее постоялец, словно деревенский хулиган, лезет в окно. За такими выходками Павел и в детстве не был замечен, в отличие от брата. Уж тот был мастер авантюр: когда все засыпали и над дачами болезненно вспыхивали желтушные фонари, Андрей выскальзывал из-под одеяла – в джинсах и толстовке, – и выныривал во двор, где его ждала местная шпана, передавая по кругу дотлевающий бычок. Звал и Павла, но брат трусил и отступал, а вот теперь и сам оказался на месте Андрея.

Аккуратно закрыв за собой ставни, Павел нашарил под кроватью брошенный туда блокнот и ничком рухнул на одеяло. Там, где со страниц под жирно подчеркнутым «Подозреваемые» теснился список имен, Павел обвел «девушка с кошкой» и подписал рядом – Леля.

– Ле-ля, – повторил он вслух. Голову слегка повело, в пальцах появилась дрожь, и снова вернулся табачный привкус, точно и не пропадал никогда. Павел вытер рукавом рот и под именем написал «ведьма».

Она верила в охранный круг из соли и старинные наговоры, верила, что Степан – черный колдун, представляющий для людей опасность. Она не хотела, чтобы Черный Игумен смог подойти к дому старца, и не хотела, чтобы он появлялся на старообрядческом кладбище. Почему? Ответ пришел сам собой: там находилась могила Демьяна Черных. А еще заколоченная церковь, прозванная в народе Окаянной. Там Павел встретил мертвого брата…

Он замер над блокнотом.

Воздух уплотнился и пропах табаком, легкие саднило, словно в них насыпали песка, и черные закорючки букв начали складываться в узнаваемые черты: вот «О», выпученное и лишенное век, вот лоскуты «Л», «В» и «Д», затертые рукой и свисающие, как обгоревшая кожа со щек. Жирные подчеркивания слились в сплошную линию, проводом наушников убегающую под капюшон.

Андрей ухмыльнулся, показав желтые клетки зубов, и шепнул в самое сердце Павла: «Жить за тебя… буду…»

Блокнот захлопнулся, как охотничий капкан, перекусив карандаш пополам. Павел отпрянул, прижимая к груди руку – еще немного, и лишился бы пальцев, а сердце отстукивало испуганное: «Этого не может быть! Этого не может быть… Этого нет!» Обломки грифеля чернели на белой простыне, будто обугленные кости.

Задребезжала расхристанная рама.

Павел обернулся, заливаясь холодной и липкой волной накатившего страха, ожидая увидеть в окне не то мертвого брата, не то черную кошку, не то покойного колдуна Демьяна, но над подоконником торчала всклокоченная голова Кирюхи. Прижавшись носом, он открыл рот и выдохнул прямо в стекло, оставляя на нем влажные разводы:

– Дя-дя-а! Пус-ти, дядя! Важное дело есть!

Павел сомнамбулой прошел к окну. Деревянные пальцы не гнулись, соскальзывали с задвижки. Кирюха нетерпеливо приплясывал по ту сторону стекла: глаза выпучены, верхняя губа оскалена по-собачьи. Подтолкнув раму снаружи, Кирюха ввалился через подоконник и, захлебываясь слюной, сразу зачастил:

– А что я видел, дядя! А что видел!

Прикрыв рамы, Павел остался у окна, глядя не на Кирюху, а мимо, где на кровати остался отброшенный блокнот.

– Я ведь едва свалил! – тараторил Кирюха. – Засек меня, дядя! Гадом буду, засек! Только поймать не смог. Я сначала по улице, потом огородами, огородами! Потом через забор… И как в омут провалился!

– Куда провалился? – механически отозвался Павел, не сводя взгляда с блестящего панциря кожзама.

– Да в подпол же! – крикнул Кирюха. – Не слышишь, рассказываю?

Павел на автомате крутанул колесико на минимум.

– Не ори. Не на пожаре.

– Да я и не ору, дядя, – удивленно ответил Кирюха. – Ты же глухой вроде, так я и рассказываю, чтобы…

– А ну-ка, глянь туда! – перебил Павел, сморщившись от собственного слишком громкого голоса. – Что видишь?

Кирюха умолк и с явным неудовольствием полуобернулся назад.

– Блокнот видишь?

– Не слепой.

– А ну открой!

Кровь ударила в голову, как в барабан: Павел сжал на коленях взмокшие кулаки, наблюдая, как Кирюха тянется к блокноту. Вот взял в руки, вот открыл наугад…

– Ле-ля, – по слогам протянул Кирюха и оскалил в ухмылке молодые зубы. – Твоя цыганка?

Павел выхватил блокнот:

– До чего любопытный! – а про себя подумал с облегчением: «Почудилось».

Пролистнул на всякий случай, но не увидел ничего, кроме собственных записей. На слове «ведьма» карандаш пошел вкривь и вкось, уродуя гладкий почерк Павла.

Переутомился. Разнервничался. Вернется с материалом – как раз лето, а там можно в отпуск и на море…