Ихтис

Весь день и до самых сумерек Павел перелистывал найденную Кирюхой тетрадь, продираясь сквозь прыгающие закорючки: собрание заклинаний, переписанных аккуратно, от руки. Водя пальцем по строчкам, Павел читал полушепотом: «Чтобы видеть во снѣ средство оте болѣзни, нужно на Николинъ день лечь спать въ церковной оградѣ, а на ночь проговорить слѣдующее…»

Выцветшие кляксы прожигали кое-где пожелтевшие листы, чернила плыли. Телефон прогудел сообщением: «От И.П. привет!»

Значит, Нина уже в городской библиотеке, в гостях у Ирины Петровны. Наверное, пьет зеленый чай с шоколадными печеньями и болтает о всякой ерунде, как принято у женщин. Некстати вспомнилась и Аня…

Павел досадливо захлопнул тетрадь. Хотелось курить, оттого и мысли рассыпались. Надо бы освежить голову, а там и до вечера недалеко.

К бабке Матрене пришла соседка и стекло о стекло зазвенели рюмки, а по кухне поплыл крепкий дух самогона. Для приличия предложили Павлу, но он вежливо отказался, сославшись на здоровье, и соседка прицокнула языком:

– Что за мужики стали, или горький пьяница, или совсем не пьющий. А мы по десять капель для сердечной радости. Ну, кума, за упокой души раба Божия Захара!

Пили в тишине, не чокаясь, и Павел, обуваясь, услышал от двери:

– Так где же похоронили горемыку-то?

– На старом кладбище. А где точно? Не говорят, окаянные.

«Надо спросить у Лели», – решил Павел и вышел за порог.

Сумерки легли под окна, вывернув сизое брюхо. В отдалении порыкивал гром, но гроза обходила Доброгостово стороной, и тугие тучи скользили мимо, унося подальше от деревни червивые клубки молний.

Павел спугнул жмущуюся к забору парочку и чужим трескучим голосом попросил закурить. Коренастый парень молча протянул мятую пачку. Павел вытащил сигарету, машинально сунул во внутренний карман, к блокноту и обломку карандаша, выровнял их пальцами – одно к другому, проверил, на месте ли Кирюхин фонарик и камера.

В деревне не заблудишься: ориентиром служила маковка Троицкого собора. Бойко отзвенели колокола, оповещая окончание вечерней службы, эхо еще долго дрожало и переливалось в вечернем воздухе. С гиканьем по улице пронеслись мальчишки, швыряясь друг в друга комками глины. На них сердито прикрикнула мимо проходящая женщина и скользнула по Павлу виноватым взглядом. Он сдержанно улыбнулся и повернул от церкви налево, к почте. Вот магазин, а там уже видна продавленная крыша, до конька поросшая бурьяном.

Дом старой Латки.

Павел прогулялся по грунтовой дороге дальше, к лесу, изредка делая снимки и пережидая, пока опустеет улица. Он не сомневался: Латка водила дружбу с местным колдуном Демьяном и знала, откуда пришло загадочное Слово. Надеялся, что другие записи, о которых болтал Кирюха, прольют свет на темное прошлое деревеньки.

По грунтовке протрясся грузовичок прямо к дому Лешихи. Из кабины, кряхтя, вылез мужчина в низко надвинутой на лоб кепке и боком протиснулся в калитку. Забрехала Лешихина собака, окно подмигнуло желтым глазом, дверь быстро отворилась и также быстро захлопнулась: хозяйка приняла гостя, и улицу объяла долгожданная тишина. Нащупав в кармане фонарик, Павел крепко его сжал и, оглядевшись, спиною ввалился в бурьян.

Дом – не дом, трухлявая глыба. Из нее, дырявя крышу, перла молодая поросль. Павел зажег фонарик, и оранжевый луч полоснул по голым окнам. Стекла давно побили мальчишки, лишь кое-где топорщится колючая бахрома. Под ногами хрустнули битые черепки, и Павел замер, сразу же выключив фонарик и испуганно глядя по сторонам. Темнело быстро, крест Троицкого собора перечеркивал небо; далеко, над растрепанной гривой тайги, утробно ворчала гроза. Под козырьком Лешихиного дома покачивался фонарь, и тени врассыпную катились через улицу, ныряли в бурьян, подальше от света и жизни.

Павлу было любопытно заглянуть внутрь. По словам Кирюхи, именно там поджидал его Черный Игумен, и на какой-то миг Павлу почудилось, что он и правда стоит перед домой. Да и не сам Степан, а дед его, колдун Демьян – тощий, косматый, расставивший высохшие руки. Павел подобрался, выстрелил оранжевым лучом – фонарик высветил поваленную березу.

«Идиот!» – голосом Евген Иваныча обругал себя Павел, щелкнул вспышкой, но снимок получился неважным. Павел сплюнул в досаде и двинулся в обход к сараю.

Он сразу приметил, где продирался Кирюха: трава примята, на кустах чертополоха голубел комковатый пух от свитера. Стараясь ступать след в след, Павел протиснулся к сарайчику, вросшему в землю едва не по самые оконца, забрызганные землей и туго спеленатые вьюном. Дверь, как было сказано, перекошена и намертво вошла в грунт, оставив треугольный лаз, из которого несло гнилью. Зажав нос, Павел посветил в проем фонариком: оранжевое пятно заплясало, отразилось от заржавленных обручей перевернутой лохани и ухнуло в черный провал – почти у порога, почти под самыми ногами. Шагни неосторожно и костей не соберешь.

Павел осторожно протиснулся внутрь, обтерев курткой заплесневелые стены. Присев над провалом, посветил вниз: подпол оказался не таким уж и глубоким, как показалось по рассказу Кирюхи, ну да у страха глаза велики.