Ихтис

– Давала, – жалобно откликнулась Ульяна. – И морс из клюквы давала, и обтирания делала. Почему никак не проходит, Степушка?

Он промолчал и сел рядом, взял маленькую руку Акулины в свою.

– Ну что ты, милая? – ласково позвал он. – Поправляйся уже, моя хорошая. Будет тебе хворать…

Под желтыми, как пергамент, веками девочки заворочались глазные яблоки, и Степан похолодел: вспомнилась жуткая ночь в Окаянной церкви, восковое лицо покойника и его утробный голос, ударивший в уши, как в набат.

Степан наклонился и быстро поцеловал горячую и сухую ладошку, погладил, наблюдая, как Акулина силится разлепить склеенные веки, но не может.

– Врача бы, Степушка, – робко сказала Ульяна.

– А я чем не врач? – угрюмо откликнулся Черный Игумен и тоскливым взглядом окинул придвинутый к кровати столик, заставленный пузырьками и заваленный таблетками, достал из ковша отяжелевшую губку, отжал: вода потекла между пальцев.

– Самый лучший! – донесся в спину задыхающийся шепот Ульяны. – Самый лучший, Степушка! Ты ведь поможешь нашей доченьке, да? Поможешь, правда?

Она схватила его руку, и Степан обернулся и вздрогнул, встретившись с глазами жены – влажные, они горели, точно в лихорадке, в зрачках поплавком качался страх.

Четвертый день она не отходила от кровати дочери, а той не становилось лучше: после смерти старца Акулина пожаловалась на боль в горле и послушно открыла рот, позволив Степану осмотреть себя. Слизистая оказалась сильно воспалена, и той же ночью температура подскочила до тридцати девяти.

– Больно! – жаловалась Акулина. – Больно, папенька!

– Глотать больно? – спрашивала Ульяна.

– Говорить больно, – хныкала Акулина и трогала пальцами горло. – Горит, горит!

– Ох, бедовая. Неужто ангину подцепила? – мать плакала, готовила дочери обильное питье и полоскания, а Степан высматривал, не воспалятся ли фолликулы, но крохотные гнойники так и не высыпали, зато увеличились лимфоузлы, и температура ползла выше, неуклонно приближаясь к отметке сорок.

Потом наступило кратковременное улучшение: Акулина сама встала, сама расчесала волосы, обулась и прошла в сенцы, где села на лавочку и нахохлилась, будто прислушиваясь к чему-то. Там ее и обнаружил возвращающийся с проповеди Степан.

– С ума сошла! Застудишься!

Он подхватил дочь на руки и заволок в дом, дыханием согревая ее оледеневшие ладони. Акулина не пыталась вырваться, доверчиво приникла к отцовской груди и только повторяла задумчиво:

– Ты слышал, папенька, как ангелочки пели? Красиво так, красиво…

И через пару часов снова слегла. Тогда Степан снова набросился на жену, и хлестал ее поясом холодно, вдумчиво, с оттягом:

– Не уследила, ведьма! Застудила девку, паскуда!

Ульяна кусала кулак и сносила все молча, понимая: виновата. Теперь же смотрела на Степана заискивающе и пугливо, ловя каждое его слово.

Давя тоску и рвущийся бессильный стон, Степан обтер горячее лицо дочери, нагнулся и поцеловал в лоб.

– Одень ее, – бросил жене через плечо. – Возьми пальто и носки. И одеял побольше.

Ульяна всхлипнула и растерянно спросила:

– Чего ты удумал, Степушка?

– В город ее повезу. Собирайся и ты.

Порывисто встал и вышел из дома, громыхнув дверью так, что она закачалась на расхлябанных петлях.

Машину просил у участкового. Тот хмурился, недоверчиво глядел на Степана и медленно пережевывал кусок собственноручно убитой и уже приготовленной утки. От Михаила Ивановича несло луком и бражкой: расслабился под вечер и прихода гостя не ожидал.

– Не могу за руль, – развел он руками. – По деревне еще ладно, а в Гласово… Там ребята не наши, обдерут как липку, а то и прав лишат. Полечу с должности, а мне до пенсии всего ничего.

– Сам поведу, – глядя исподлобья, ответил Степан. – Ты мне доверенность напиши.

– Напиши, напиши, – ворчливо отозвался Михаил Иванович. – Устал я от тебя и сектантов твоих, понял?

– Дочь у меня болеет…

– Не одна проблема, так другая, то участок под застройку, то машину подавай, – не слушая его, бубнил участковый. – Через тебя, подлеца, пропадаю. Теперь висяк на мне, Емцев за горло душит. Кончились мои спокойные деньки…

– Об этом раньше надо было думать, – огрызнулся Черных. – Любишь пострелять вволю, люби и ответ держать. Кого сегодня убил-то? Уж не краснозобую ли казарку? А то, может, и не утятина у тебя на заднем дворе вялится, а мясо сохатого? Так на лося не сезон сейчас.

Участковый волком зыркнул на Степана.

– Не лося, – с трудом вытолкнул он и задвигал кадыком, точно кусок утки встал ему поперек горла. – Пугаешь? Или сдать решил?

– Не пугаю и не сдать.

– Так с чего в город собрался?

– Дочь болеет, – повторил Черных. – Миндалины воспалены, как бы операция не потребовалась.

Михаил Иванович повел тяжелой головой, прицыкнул и махнул на Степана:

– Черт с тобой! Бери.

Ехали вслед за грозой.